С чего начать читать хайдеггера
Как я читал Хайдеггера
Oct 18 · 3 min read
Один из моих менторов, семидесятилетний матёрый экзекьютив коуч Джеймс из Долины дико не любит Уилбера и обожает Хайдеггера.
Кена Уилбера он не любит, потому что они ровесники, оба психолого-философы, оба всю жизнь творили из SF Bay Area, оба из одной идеологической школы, оба церебральные, глубокие, обожают все интегральное, читают тонну книг каждый год и регулярно выдают в мир авторскую систематизацию осмысленного для более широких масс. «Берите, пользуйтесь, это я придумал!»
Уилбер, правда, написал двадца т ь с лишним книг, а Джеймс только одну. Поэтому, мне кажется, все сводится к соревновательному недолюбливанию одним атлантом мысли другого. Так часто бывает в узких экспертных прослойках. Штош.
Зато Джеймс очень любит Мартина Хайдеггера.
Во-первых, Хайдеггер немец, а не американец, во-вторых, он мертв, в-третьих, тоже написал только одну значимую книгу за 80+ лет жизни. Ее мало кто понял, а те кто понял, почему-то посчитали самым важным философским высказыванием ХХ века.
Джеймс явно оказался во второй категории. Как-то раз он сказал мне: «Слава богу, моя волшебная жена согласилась выйти за меня замуж. Если бы не она, я был бы одним из тех городских сумасшедших, которые сидят на лавочке в Голден Гейт Парке и время от времени выкрикивают в след прохожим: “Хайдеггер! Хайдеггер!”».
(Помню, я подумал тогда, что если за каждым великим мужчиной и вправду стоит великая женщина, то возможно, за каждым достойным мужчиной-философом стоит терпеливая жена.)
Книга-шлягер Хайдеггера называется «Being and Time». Толстая, в 2 кило весом и пережившая не одну попытку перевода на английский — как немецкая крепость, пережившая не одну попытку штурма союзными войсками.
Читать ее настолько же сложно, насколько разбирать слова, которые Хайдеггер виртуозно слепливает, чтобы создать в языке конструкции, которые никак до этого не назывались.
Мне симпатична эта тенденция немецких философов относиться к языку как к тесту, из которого можно слепить и пирожок, и пончик, и корж. Очень сильно; max!
Благодаря Джеймсу и переводчику Марку Урэтхолу я врубился в Хайдеггера, как десятком лет ранее благодаря поэту Лехе Никонову врубился в Пруста.
Ключевая идея Хайдеггера, как я ее интерпретирую, заключается в том, что система объекта и субъекта находятся в постоянном контакте здесь-и-сейчас, поэтому когда субъект (скажем, я, автор этого текста) пытается отделить себя от объекта ( мира-и-времени), он несомненно получает экзистенциальные искажения. Проще говоря, страдает.
Мир, согласно моей интерпретации классика, постоянно падает в тебя, а ты в него.
Попытка эту тенденцию системы не замечать и не быть-здесь приводит к тому, что ты уходишь в голову, церебральное, анализ, переживания, тревогу, интеллектуализацию. Ты выбираешь безопасность и отстраненность эксперта, а не азарт соучастника и заговорщика.
Но если ты решаешься быть-здесь, то мир стремительно падает в тебя и ты падаешь в него, и вы очень классно соприкасаетесь. Может получиться нелохой танец.
Эту идею Хайдеггер называет Dasein по-немецки, being-in-the-world по-английски, здесь-бытие по-русски.
В здесь-бытии прикольно, потому что это проживание опыта в моменте, о котором так часто можно услышать на медитационных ретритах, подхватить в шавасане или нащупать в молитве. Все эти практики показывают, куда можно заходить, если не лениться и продолжать практиковаться.
Но здесь-бытие не только для духовных, но и для деятельных. Например, я пишу этот текст в здесь-бытии, и я чувствую это, потому что играю буквами, словами и предложениями, а они в свою очередь играют мной, раскрывая что-то новое во мне. А потом еще и в вас.
С чего начать читать хайдеггера
= бытие нельзя рассматривать как пребывающее в себе, автономно от сущего=
какое же оно тогда трансценденция?
но вопрос то был не в этом, а в неожиданной для меня фразе Хайдеггера, что сущее есть бытие
Прообразы есть не только для книг и деревьев, но и для отвлеченных идей, таких как Справедливость, Истина и Благо. Так что о любом предмете и любой идее можно судить, сравнивая их с исходным прообразом. Большая проблема: как мы можем знать об этих прообразах, если они существуют вне времени и пространства? Платон отвечает на это теорией о том, что каждый человек проходит через множество циклов жизни и смерти, «телесных и бестелесных состояний», и в процессе «АНАМНЕСИСА» способен вспомнить их все.
В каждом нашем бестелесном состоянии мы видим идеальные прообразы, но, на свою беду, забываем о них при рождении. И все-таки в опоре на разум мы способны понемногу вспомнить все наше бестелесное знание.
Философы живут разумом, они поэтому всего ближе к вечному знанию и, стало быть, рассуждал Платон, всего лучше могут управлять человеческими делами. Платон предвидел, что миром станут править не политики, а философы!
От мысли Платона покатился снежный ком философии и вырос в шар, который рушил империи, разжигал революции и ускорял историческое движение человечества. Две тысячи лет подряд выдающиеся философы, выстроившись в длинный ряд, совершенствовали, опровергали и переиначивали оригинальные воззрения Платона, снова и снова задавая главные для человека вопросы и по-разному отвечая на них.
В этот ряд комментаторов и толкователей Платона встал в свое время и Хайдеггер. Забегая вперед скажем, что тендеция Платона объяснять сущее через сущее (вещи через их прообразы, идеи), явилась, согласно Хайдеггеру, одной из ключевых ступеней на пути закрытия для заподноевропейского мышления самого Бытия, которое изначально не сводимо ни к какому сущему. Исключая бытие, ограничивая мышление кругом сущего, человек утрачивал тайну своего существования, утрачивал сознание тайны того, что сущее есть.
«На фундаменте, заложенном греческим исходным вкладом в толкование Бытия, выросла догма, которая не только объявляет вопрос о смысле Бытия излишним, но и санкционирует полное пренебрежение им».
Резюмируя скажем, что «заслугой» Платона явилось избавление греческой мысли от той открытости к Бытию, которая была свойствена досократикам.
на самом деле трактовка Платона в посте выше приведена довольно вульгарная, перепощу более адекватное изложение трактовки Хайдеггером Платона, сделанное Андреем Петровым
Хайдеггер говорит о том, что Платон, как позднее и Декарт (недаром поэтому Хайдеггер видит в Платоне раннего предтечу Декарта), совершает преобразование познавательной установки, которое состоит в переключении внимания, перенаправлении мысленного взора и изменении фокуса познавательного интереса. Теперь, вместо того чтобы взирать на истину, алетейю, понимаемую Хайдеггером как непотаенность, человек взирает на достаточно искусственно сформированную «идею». Речь, как и в случае с Декартом, идет об «исправлении взгляда» и о «правильности вглядывания». «В таком направлении себя восприятие уподобляется тому, что должно быть увидено» [Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: «Республика», 1993. С. 357]. «Так из превосходства вида и видения над алетейей возникает изменение существа истины. Истина превращается в ορθότης, правильность восприятия и высказывания» [там же, с. 357]. И отсюда Хайдеггер делает заключительный вывод, звучащий как приговор в отношении Платона: «Говоря об идее, что она госпожа, обеспечивающая непотаенность, Платон отсылает к тому невысказанному, что отныне существо истины не развертывается как существо непотаенности из его собственной бытийной полноты, а перекладывается на существо идеи. Существо истины утрачивает непотаенность как свою основную черту» [там же, с. 357].
Согласно Хайдеггеру, платоновская идея – это «вид» вещи, увиденный под определенным углом зрения, то есть определенное видение этой вещи. Все усилия теперь должны быть направлены на то, чтобы обеспечить такое видение. Для этого необходима правильность взгляда. А это нечто такое, чего, в целом, можно добиться путем тренировки, воспитания. Недаром Хайдеггер называет этот процесс «образованием» как намеренным приложением усилий для обеспечения желательного видения [там же, с. 356–357]. Уже из этих высказываний Хайдеггера можно сделать вывод, что для него платоновская идея – это нечто абстрактное, нечто искусственное, нечто, что создается самим человеком, когда он определенным образом направляет свое внимание и заставляет себя видеть данную вещь определенным образом.
Основываясь на своем неоправданном введении идеи в качестве бытия сущего, говорит далее Хайдеггер, Платон предлагает нам и новое, искаженное, понимание существа истины. «. Вопрошание о непотаенном переносится на явление вида и тем самым на подчиненное ему видение и на правильное и правильность видения» [там же, с. 357]. В этом Хайдеггер видит противоречие в учении Платона, которое состоит в том, что «обсуждается и описывается непотаенность и одновременно подразумевается и на ведущее место становится правильность» [там же, с. 357]. Истина становится правильностью, а не открытостью, непотаенностью сущего для наблюдающего.
>>> Теперь, вместо того чтобы взирать на истину, алетейю, понимаемую Хайдеггером как непотаенность, человек взирает на достаточно искусственно сформированную «идею»
Пожалуй, дело в появлении взгляда как такового и формирования той области, где человек глядит на что-то ему противоположное. Это как бы «размыкание» алетейи. При этом сама алетейя ставится у Платона в зависимость от взгляда узника; он так и пишет в «Государстве», что, перемещаясь из пещеры на светлое место, а оттуда взирая на Солнце, человек перемещается от менее истинного к более истинному. Алетейя же в том смысле, в каком ее понимает Хайдеггер, не требует взгляда на себя, смены взгляда или чего-то подобного. И, разумеется, бессмысленно говорить о «более» или «менее» истинном
>>> Уже из этих высказываний Хайдеггера можно сделать вывод, что для него платоновская идея – это нечто абстрактное, нечто искусственное, нечто, что создается самим человеком, когда он определенным образом направляет свое внимание и заставляет себя видеть данную вещь определенным образом
Это совсем не следует из хайдеггеровской трактовки Платона
>>> Истина становится правильностью, а не открытостью, непотаенностью сущего для наблюдающего
ps. Хайдеггер позднее несколько откорректировал свою трактовку Платона (см. «Конец философии и задача мышления»)
Новое в блогах
Мартин Хайдеггер. Просто о сложном.
Меня несколько удивила перепечатка отрывка из Хайдеггера. Это что, образец лженауки или просто текст для ознакомления? Я даже сомневаюсь, читал ли этот текст уважаемый Конфуций Блаженный, который его выложил. Поэтому я решил откликнуться. Начать придётся с феноменологии.
Уж если его учитель так думает, то что же нам думать? Язык его книги, по оценке Бердяева «несносен», в ней «масса мудрёных и бессмысленных словообразований». Подобная философия «стремится не к объяснению предмета, а к мистификации его. В ней нет простоты и прозрачности подлинного знания, их заменяет изощрённая вычурность невразумительных софизмов. Её цель – не истина, а эффект. И она достигает её, лишь когда ей удаётся поразить здравый рассудок читателя внушением суждений, которым он не может найти ни места ни применения [4]. Резковато! Но откройте Хайдеггера, почитайте. Вспомните Гегеля на лекции которого сбегались эффектные великосветские дамы чтобы себя показать и на людей посмотреть.
Пытаясь создать «фундаментальную онтологию», Хайдеггер считает свою философию исследованием «бытия как такового», но говорить о бытии как таковом, а не о бытии чего-то — значит заведомо пытаться сказать то, о чем ничего нельзя сказать. Но Хайдеггер не приходит к такому выводу, он считает, что бытие есть абсолютное Ничто: «Нетость Бога». Онтология «нетости»! «Ужасом приоткрывается Ничто»[5] которое и является Абсолютом.
Можно согласился с тем, что «бытие как таковое» есть возможность каждому познающему сознанию конституировать (устанавливать) свою онтологию, свою «чтойность». Это есть новая неклассическая онтология и новая метафизика, совершенно непохожая на аристотелевские «сущности» и «субстанции». У похожих друг на друга носителей сознания картины мира сходные. У отличающихся – разные. Но нам в своём мире жить, его познавать, другого для нас нет. Научные и философские плоды приносят не признание Ничто, а исследование мира, который нам представлен (по-став-лен, если угодно) нашей деятельностью, что признаёт и Хайдеггер: у него даже есть термин – «постав». Но Хайдеггер-то говорит о Ничто!
По Хайдеггеру мыслящий изначально находится внутри мыслимого, он вовлечен в то, что он собирается помыслить. Это верно. Но дальше – что? Работа аналитиков, а не хайдеггерианцев!
Отношение к Хайдеггеру спорно и неоднозначно. В идущих вразрез с аналитическим мышлением попытках Хайдеггера прийти к «тайне бытия» одни видят лишь игру словами, «крайний пример языковой путаницы» и утверждают, что «нет оснований относиться к жонглированию смыслами посредством словотворчества исходящего из этимологии различных терминов с восторженностью». Другие ценят его как экзистенциалиста, третьи видят в нём мистика, а самые бездарные благоговеют перед непонятной витиеватостью его неологизмов, подражают ему и обвиняют других в непрофессионализме.
Известно наставление Наполеона публицисту и составителю конституции Бенжамину Констану: «Пишите попространнее и понепонятнее». Хайдеггер написал 100 томов (это он так с многословием боролся??) и оказал значительное влияние на созвучных ему философов XX века. Его резко критиковали позитивисты, его на дух не переносил Карл Поппер и многие выдающиеся философы. Но он действительно повлиял на Сартра и других экзистенциалистов, на постмодернистов (Деррида и других) с их идеей деконструкции языка и борьбы с «лого- и фаллоцентризмом».
Европейскую философию часто делят на континентальную, с её бесконечными поисками абсолютов, и аналитическую, с её более прозаическим, но результативным рационализмом и логикой. Хайдеггер – яркий представитель континентальной философии.
[1] Хайдеггер получил образование в иезуитском лицее за счет церкви. И в университете он учился за её счет, писал восторженные рецензии на произведения официальных теологов, но в 1920 порвал с церковью. В 1933 вступил в гитлеровскую Национал-социалистическую рабочую партию Германии (НСДАП), был избран ректором Фрейбургского ун-та. В докладе «Университет в национал-социалистическом государстве» наметил план коренной реформы образования: «Новый студент – это больше не гражданин. Он проходит через трудовую повинность, состоит в СА или СС, занимается спортом. Учёба теперь называется служением через знания. И скоро всё это сольётся в радостном единстве». Но самостоятельности ему не дали, через два года он перестал быть ректором, хотя в партии оставался до конца, до весны 1945 года. После войны на основании закона о люстрации (запрет бывшим нацистам занимать посты на гос. службе) некоторое время его не допускали к преподавательской работе.
[2] В.Бибихин в кн.: М. Хайдеггер. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993. С.7
[3] Цит. по: Реми Хесс. 25 ключевых книг по философии. УРАЛ LTD, 1999. С. 306.
[4] Виктор Мерцалов. Логика антропогенеза. СПб.: Алетейя, 2008. С.200.
[5] Хайдеггер М. «Время и бытиё», М.: Республика, 1993. С. 18.
Мартин Хайдеггер- последний бог европейской филосо
Хайдеггер – посланник Бытия
Хайдеггер конечно сознавал, что его философия будет сложна для будущих учеников и специалистов по его творчеству, поэтому старался как можно полнее и доступнее выразить свои мысли. И, несмотря на разных русских хайдеггероведов, толкователей творчества немецкого мастера, Александр Дугин предстает перед нами более эрудированным, глубже познавшим все главные произведения Хайдеггера, особенно книги «Бытие и время», и выразившим ее главные идеи в доступом для нас виде. Дугин постоянно держит руку на пульсе интеллектуальной мысли философа, стараясь ничего не упустить, и как можно лучше ее увязать с теми идеями, так волновавшими немецкого мыслителя. Особенность его стиля заключается в том, что Дугин мало внимания обращает на работы своих коллег, писавших о Хайдеггере, а самостоятельно высказывает все то, что отразилось в его памяти после прочтения трудов немецкого философа.
Для Хайдеггера вопрос о бытии является основным философским вопросом, оказавшимся забытым в истории западной философии, начиная от Платона и заканчивая нашим временем. В его понимании, Бытие трактовалось неправильно, искаженно, поскольку не имело чисто «человеческого» измерения. Хайдеггер же критиковал Платона за то, что его мир идей в своей объективности безразличен к человеку, а близок лишь к его абстрактному мышлению. Только выяснение сущности человеческого бытия, раскрывается сущность самого бытия.
Нет сомнения, что работы Мартина Хайдеггера оказали положительное влияние на всю европейскую и мировую философию, теологию, другие гуманитарные науки как ХХ века, так и ХХI. Его философия повлияла на становление таких философских направлений как экзистенциализм, герменевтику, постмодернизм, конструктивизм, философию жизни, на всю континентальную философии в целом. Особенно она дала плодотворную пищу для размышлений таким известным философам ХХ века, как Карлу Ясперсу, Клоду Леви-Строссу, Георгу Гадамеру, Жан-Полю Сартру, Ахмаду Фариду, Ханне Арендт, Морису Мерло-Понти, Мишелю Фуко, Ричарду Рорти и Жаку Деррида, ставших выдающимися философами мира.
Читателей несколько настораживает то, с каким религиозным рвением относится Дугин к Мартину Хайдеггеру. Для него он не просто философ, а Мессия, новый и последний Бог, которому место на небе среди других богов. Русский философ взирает на своего героя с благоговением, сыновней любовью и преданностью, чистотой сердца и сакральной верой. Он постоянно напоминает нам, чтобы мы любили Хайдеггера, даже «непонятого, неточного, избегающего жестких определений, уворачивающегося от систематизаций, противоречивого и непонятного».
К чести профессора Дугина, он все же протер свои очки и нашел в себе мужество, чтобы посмотреть на своего героя несколько иными глазами, не романтика и сладкопевца, а глазами реалиста, даже современного критика, и написать о нем то, о чем думают и говорят большинство ученных и рядовых читателей. Дугин пишет: «Но вместе с тем, следует избегать опасности абсолютизации Хайдеггера, принятие каждого его высказывания за финальную аксиому. Печальна судьба провидца, если он превращается в идола, в истукана. Провидец повествует о бытии, о жизни, о богах и судьбе мира, о том, что есть в данный момент, а значит, было и будет. Его слова живые и оживляются жизнью тех, кто их понимает, кто в них соразмышляет. А поэтому через живое понимание эти слова и тот, через которого они были высказаны, продолжают жить, а в некоторых случаях и только начинают жить по-настоящему. Если мы поймем Хайдеггера, мы сможем двинуться, отталкиваясь от этого понимания в любую сторону. Более того, совершенно все равно, что это будет за сторона – подтвердим ли мы основные моменты его философии или откроем что-то еще, то что в ней не содержится, или даже, что ей противоречит. Тот, кто живет в мысли, тот оживляет тех, кто мыслил когда-то». [4].
И несмотря ни на что, на его припевы и перепевы, мы называем Дугина энциклопедистом, философом масштабного мышления, сторонником мощных философских построений, уровня Канта, Гегеля, Шопенгауэра и других мыслителей. Он любит серьезную философскую мысль, хотя и не всегда понятную для большинства читателей. Вот потому автор взялся за трудного Хайдеггера, чтобы продемонстрировать, что немецкий философ в своем мышлении – не рядовой философ, а гений философских построений, а мы еще не доросли до осознания его работ. Своими книгами, каких Дугин написал более тридцати, профессор засвидетельствовал, что отныне и навсегда русская философская мысль должна учиться у немецкого мастера, какой она должна быть и какой должна стать в скором времени. Учиться критически подходить к своей истории, отдельным личностям, не обожествлять их, не искать в них того, чего нет, а реально смотреть на их достижения и недостатки. И если нужно – критиковать смело и наступательно.
Дугину стыдно за русскую философскую мысль, которая не прогрессирует, а топчется на одном месте и дальше симулякров не простирается. Он хочет вывести ее на такой уровень, чтобы она по своей мощи, привлекательности и мудрости, не уступала европейской, и даже превосходила ее. Для этого он рекомендует скорректировать ее, подправить, привести в систему и дать ей мощный экзистенциональный толчок для нового развития. Профессор считает, что русская мысль стояла под паром, наливалась кровавыми соками предчувствий, бормотала во сне, силилась высказать нечто, но фатально не находила слов, образов, знаков. Она ждала своего часа, не хотела участвовать в судьбе западноевропейской философии, в превращение ее в нигилизм. Ждала того момента, когда закончится «дикий» Запад, исчерпается его мысль, чтобы со всей нашей накопленной веками мощью вступить в новую настоящую философию, достойной русского народа и его души. Эта философия должна называться Другим Началом и олицетворять собой новую страницу в истории философии.
Распад Советской философии
В настоящее время философов в России – хоть пруд пруди, почти каждый пятый вуз имеет свой философский факультет или философскую кафедру. Русских специалистов – философов хватило бы для всех ведущих и периферийных вузов Европы. Именно они, а не иностранные, способные преобразовать русскую философскую мысль, придать ей не абстрактный, даже не постмодерный характер, а такой, какой она была в двадцатых-тридцатых годах ХХ века. Тогда философия была направлена к человеку, его разуму, душе и сердцу, она понимала его лучше других учений. Дугин критикует как русскую, так и европейскую философию, как отсталые и требующие обновления. Заметно, что профессор Дугин нервничает, он всерьез взялся за русскую философию, и хочет вывести ее из сонного царства в передовые, или хотя бы прировнять к европейской, которая, как считает, тоже не имеет никакого будущего. Насколько ему удастся это осуществить, покажет время.
Читателю импонирует, с какой любовью, всеобщим знанием разбирает Александр Дугин «потаенного» философа Хайдеггера, как докапывается до истины, как показывает свое увлечение и мастерство исследователя. Ведь мысль немецкого философа чрезвычайно сложная, полна семантическими, терминологическими, концептуальными и другими ловушками, тупиками и ложными тропами. Она может сбить с пути любого, даже очень грамотного человека и заманить его в свою ловушку. Поэтому предостерегает, что из множества дорог и тропинок, ведущих к сущности хайдеггеровой мысли, приблизиться к ней могут лишь редкие смельчаки: исключительные умы, храбрые и отважные личности, любознательные и такие, что способны своим мышлением и дерзостью докопаться до истины. Потому что большинство из нас неподготовленные, несмышленые и не только не проясняют ситуацию, скорей, затемняют ее.
И все же мы видим, что Дугин очень профессионально и смело ведет нас своей тропой к философии Мартина Хайдеггера, и мы знаем, что его тропа верная, хотя слишком узкая, иногда крутая и с большими колдобинами. Очень трудно по ней идти. Профессор Дугин подбадривает нас, обнадеживает, заставляет тверже держаться на ногах и говорит свои колючие слова: «чтобы понять, оценить и интерпретировать философию Хайдеггера, его прежде всего надо понять».
И говорит правду. Если мы отчасти поймем глубину его мысли, и поверим, что он искренен перед нами, не обманывает, не ловчит, не фальшивит, то убедимся, что немецкий философ действительно стал для нас ближе, доступнее, значимее. Мы не станем относиться к нему с иронией, не будем закрывать его книгу. Потому что Дугин нам постоянно напоминает, чтобы мы думали над трудами мастера, находили в них главное, не боялись его вопросов и, используя свои интеллектуальные знания, добрались до истины. Хотя наверняка знает, что мы не скоро станем последователями феноменолога и экзистенциалиста Хайдеггера, не скоро поймем движения его души и мысли, вот потому напоминает, чтобы мы больше и чаще мыслили, учились шевелить мозгами, лишь тогда возникнет просвет в наших головах.
Вершина европейской мысли
В новом издании все эти книги вошли в одну книгу: «А.Г. Дугин. Последний бог». «Академический проект», М. 2014 [1]. Названная книга Дугина о Хайдеггере, считается вершиной философской мысли в России и Европе.
Должны напомнить, что тема «последнего Бога» проходит красной нитью через все книги Александра Дугина, она для него животрепещущая, судьбоносная и вечная. Расстаться с ней профессор не может, и не хочет, по той простой причине, что «последний Бог» стимулирует его творчество, дает простор новым мыслям и новым книгам, которых читатели ждут с нетерпеньем от своего автора.
Вторая книга называется: «Мартин Хайдеггер. Возможность русской философии». В ней продолжается путешествие по постижению философии Хайдеггера, но мы уже более вооружены его понятиями, нам легче ориентироваться в этом темном лесу. Главной проблемой русской философии, для Дугина, есть то, что ее просто нет. И нет в том смысле, в каком она должна была быть, чтобы дать нам надежную систему исторического самосознания и возможность ему органичного бытия. Дугин считает, что русская философия находится в состоянии порочного круга. И тут палочкой-выручалочкой должна стать философия Хайдеггера. Но чтобы понять Хайдеггера, нам надо понять себя, но понять себя нам очень трудно, и все потому, что у нас нет полноценной русской философской традиции. Хотя такое утверждение Дугина слишком спорное, если не сказать больше. Что же предлагает в таком случае автор. Для него все очень просто. Надо, говорит он, превратить этот порочный круг в герметический, в котором бы решались две задачи: корректное постижение Хайдеггера и закладывание основ для конструирования полноценной русской философии.
Не секрет, что многие западные историки, такие как Алекс Стайнер, Виктор Фариас, Жан-Франсуа Лиотар, Клаудиа Кунц и другие приводят неопровержимые сведения, что Мартин Хайдеггер не «божья коровка», не «заблудившаяся личность», а настоящий фашист, которому место не в университете, а в тюрьме, и правосудие в этом окончательно не разобралось. Историки приводят многочисленные доказательства своей правоты. Стайнер, например, утверждает, что Хайдеггер, долгое время дружил с человеком по имени Ойген Фишер. В годы правления фашистов Фишер был одним из главных сторонников расового законодательства и возглавлял Институт расовой гигиены, пропагандирующий нацистскую расовую теорию. Одним из «специалистов» этого Института был печально знаменитым садист доктор Йозеф Мендле. Сам Фишер был интеллектуальным разработчиком нацистского «конечного решения». Хайдеггер поддерживал тесные связи с Фишером до 1960 года, о чем свидетельствует его новогодняя открытка, сохранившаяся в его личном архиве. Стайнер считает, что Хайдеггер мог знать о фашистских планах геноцида на самой ранней стадии, но умолчал об этом.
Алекс Стайнер выдвигает претензию, что Хайдеггер ни после войны, ни в мирное время, не отрекся от своей приязни национал-фашизму, не осудил своего прошлого, не покаялся и не попросил прощения у тех, кого незаконно уволили из университетов за свои убеждения. В том числе и таких личностей: Карла Ясперса, Германа Штаудингера, Эдуарда Баумгартера, доктора Фогеля, Макса Мюлера, включая учителя Хайдеггера Эдмунта Гуссерля. Хайдеггер действительно не сделал этого, а лишь вспоминал о них в своей лекции, посвященной Холокосту, причем в унизительном значении. Однако фактов насобиралось не так много, чтобы обвинить Хайдеггера в сотрудничестве с фашизмом. Здесь скорее, стоял вопрос больше в нравственной плоскости, чем в правовой.
К другим критикам о принадлежности Хайдеггера к нацистам, можно отнести его ученика Карла Лёвита, и его статью под названием «Окказиональная решимость К. Шмидта», где говорится о служению Хайдеггера фашистам. [8]. Но и его «доказательства» построены исключительно на речи профессора Хайдеггера, ректора Фрайбургского университета перед студентами и преподавателями в 1933 году. В названной работе есть лишь факты неприязненного отношения Хайдеггера к лицам еврейской национальности – профессорам, студентам и аспирантам, а также призыв к «самодисциплине» и «новому» порядку. Следовательно, приведенные улики носят скорее эмоциональный характер, чем уголовный, и не годятся для открытия уголовного дела.
Есть и другая точка зрения на «дело Хайдеггера», защитником которой выступает как раз российский философ Александр Дугин. Он говорит о том, что в 30-е и 40-е годы Хайдеггер открыто критиковал либерализм, коммунизм и те идеи национал-социализма, которые с точки зрения его философии, считались ошибочными, даже приводит доказательства. Дугин утверждает, что Хайдеггер жестко выступал против идеи нацистских понятий «мировоззрения», «ценностей», «тотальности», «политической науки», считая их выражением современного нигилизма, против которого «истинный» национал-социализм должен был бороться. И Хайдеггер пишет об этом в книге «Введение в метафизику»: «То, что сегодня вброшено на рынок в форме философии национал-социализма, не имеет никакого отношения к истине и величию этого движения (то есть с осмыслением связей и соответствий между современным человеком и планетарно детерминированной техникой) и ловит рыбку в мутной воде «ценностей» и «тотальностей» [9].
Четвертая книга Александра Дугина: «Мартин Хайдеггер». Эсхатология бытия». Она посвящена эсхатологической миссии Мартина Хайдеггера в контексте истории западного Логоса, и возможных параллелях между философией Хайдеггера и его религиозной позицией. И особенно, в контексте конца мира. Дугин затрагивает в ней не животрепещущие вопросы христианства и отношение к нему Хайдеггера, а лишь показывает позицию немецкого философа к платонизму, к завершению истории Логоса, концу мира и последнего Бога. Хайдеггер, как мы знаем, выходец из религиозной семьи, отец его был диаконом в кирхе. Учился он в церковной семинарии, также на богословском факультете университета. Считается, что Хайдеггер был верующим человеком, но с переходом на философский факультет, резко отошел от веры и старался в своих работах вопрос этот не затрагивать. Он боялся преследований со стороны власти. Профессор Дугин, вместо прояснения религиозного вопроса по-существу, пускается в метафизику, и своими силлогизмами «тушит» его, и своего любознательного читателя отводит в сторону.
Не столь интересно знать, что говорит Хайдеггер о платоновской философии, мертвой теологии или последнем Боге, которого он, то умертвляет вместе с человеком, то возрождает, а то отпускает на все четыре стороны, как птицу из клетки. Не интересна нам и его метафизика скуки, изгнание союза «и», судьба Аполлона и Кибелы, получение закрытой топики из открытой, союз «и» и другие мелкие вещи. Дугин настойчиво проводит свою линию, что философ Хайдеггер – гениальный мыслитель, великий провидец, способный изменить ход всемирной истории и истории мысли. И если мы вникнем в его суть, поймем его многочисленные дефиниции и экзистенции, то и мы приблизимся к гениальному Мартину, и станем вхожими в его историческое учение.
Дугин напоминает: « Мысль в слове как в клетке, это уже не совсем та мысль, какой она парит на свободе, в просторе лазури. Поэтому к любому философскому тексту, и особенно к тексту Мартина Хайдеггера, надо относиться с предельной деликатностью: внутри вербальной формы спрятана, заключена, заточена пленница-мысль, и наша задача – не узурпировать, присвоить ее, а выпустить на свободу. Философия – это движение взгляда вслед взмывающей в небо, отпущенной на свободу птицы». [10].
Александр Дугин – серьезный аналитик, крупнейший представитель русской философской мысли. Его идеи, как вольные птицы летают из страницы в страницу, радуя своим полетом, и глубокой мыслю, новизной и свежестью взгляда. Он родной русский философ. Но читатели хотели бы от него не столько теоретических рассуждений, не гегелевской метафизики, не радужных планов и гипотез, а конкретных шагов по обновлению и становлению новой русской философии, если вообще возможна такая затея. Понимаем, что «Философия – есть война за освобождение смыслов». Наверное, потому Дугин задумал свою объемную книгу, как одну из мыслительных операций в этой войне, в войне за русскую философию, свободную русскую мысль, как открытую, привлекательную, с новыми идеями и в новом формате; как философию высшей экзистирующей свободы, одну из лучших в мире по своей привлекательности и человеческой направленности.
Хотелось бы сказать несколько слов о самом Александре Дугине. Это величайшая глыба в русском духовном пространстве, которому нет равных. Так глубоко, занимательно и на таком высоком философском уровне может писать человек, обладающий огромными знаниями, как мировой, так и русской философской мысли. Он превосходно знает свой предмет, прекрасно владеет пером, немецким языком; его книги несут мудрость, знания и величайшую радость. После прочтения его книг, человек стает другой личностью: духовно богатым, с большим опытом философских знаний. По крайней мере, его книги о Мартине Хайдеггере просветлили меня, кардинально изменили знания об этом философе, показали его историческую личность и его духовную ценность для русской и европейской философии. Книги засвидетельствовали, что философия Хайдеггера сложна, противоречива, и имеет одну главную особенность: научить человека мыслить, критически подходить к разным философским теориям, направлениям, и иметь свое собственное мнение обо всем.
В России своя философия, свои философические умы, причем такие же мощные и эрудированные, как западные, и способные своими мыслями поднять авторитет этой науки и вывести ее из глубокого кризиса, если как считает Дугин, он есть. Потому что, читая книги Н. Мотрошиловой, Б. Маркова, П. Гайденко, В. Миронова, С. Васильева, С. Хоружего, Ахутина А.В., Подороги В.А. и других, мы видим не упадок русской философии, не ее стагнацию, а ее нормальное состояние, даже развитие, в которой большинство ученых, философов, писателей и публицистов, да и любознательные читатели, чувствуют себя как рыба в воде.
Но вот парадокс, глубже знакомясь с творческим наследием Дугина, мы наткнулись на его учение о человеке, которому философ посвящает отдельные свои книги и статьи. Удивило то, что в большинстве своем наш уважаемый автор пишет о человеке с маленькой буквы и плохо к нему относится, и называет его такими недобрыми словами, что их даже трудно вымолвить. Давайте кратенько пройдемся по его науке о человеке, имеющей непосредственное отношение ко всем его философским книгам и статьям.
«Человек это богоподобное световое существо, смешанное с агрессивной взбесившейся свиньей»
— Я имею в виду следующее: ранее идентичность человека вытекала из традиции, которая постулировала, что под этим понимается. Потом модерн, ниспровергающий традицию, предложил свою во многом нигилистическую либерационную антропологию, освобождающую человека от связей с традиционными параметрами идентичности. Но и этот нигилистический пафос исчерпал свой потенциал «очевидности». Процесс освобождения человека от влияния нечеловеческого в целом завершен, но осталась чистая пустота и неопределенность, постмодернистическая игра эфемерных мгновенных принципиально заменяемых идентичностей.
Напомню, что Джек-патрошитель, мистик-убийца с масонским бэкграундом считал, что расчленение уличных девок Лондона призвано открыть парадигму ХХ века. Это была глубокая символическая мистерия. О метафизике преступления см. мои статьи «Положил свое тело в осоку», «Тело как представление» и «Солнечный человек» в «Русской вещи». Так вот, освободившись от идентичности, навязываемой антропологией Традиции, человек утратил вместе с этим и цельность, холистичность. Он расчленен сегодня. Сейчас он то, через минуту другое. Отсюда и стилистика культуры, телевидение (щелканье кнопок каналов как особая форма созерцания – внимание останавливается на фрагменте, ярком образе), наркотики, они погружают человека в серию бессвязных но насыщенных импульсов, без контекстуализации. Отсюда извращения, которые также актуализируют мгновенно и бессистемно фрагменты подсознательных влечений, затонувших архетипов и т.д. Когда человек становится голым, свободным от внешних антропологических суггестий, он становится мертвым и расчлененным. Обезьяна жива, холистична. Человек постмодерна, мертв и фрагментарен. Он много ниже и гаже обезьяны.
— Голая обезьяна, стремящаяся к глобализму, слишком страшный образ. Вы думаете, ей под силу “новая программа философии”?
— Ваша новая программа философии – это разрушение, воссоздание или одежда для “голой обезьяны”? Каковы ее основные положения?
— Ни то, ни другое, ни третье. Это программа и проект. Основные положения:
Шаг 1. Постижение катастрофичности современной онтологии и антропологии, уяснение максимы Хайдеггера «старые боги ушли, новые еще не пришли», «Точка полночи».
Шаг 2. Ретроспективное прослеживание траектории сумерек, точная генеалогия дегенерации человечества.
Шаг 3. Рефлексия субъекта, кто проводит эти две операции, точное и корректное выяснение мотивации и произвольности его онтологического статуса.
Шаг 4. Осознание постсакральной воли, которая тайно движет этим процессом и и направляет его.
Шаг 5. Расшифровка сверхзадачи, заложенной высшим началом в процесс деградации, как испытание и очищение.
Шаг 6. Собирание затонувшего света.
Шаг 7. Концентрация постсакральной воли в «партии новейшего типа» и ее лазерное сгущение.
Шаг 8. Пробуждение нового огня, уничтожающего ветхую реальность. Остановка космических циклов. Рождение Радикального Субъекта. Начало Невозможной Реальности.
— В состоянии ли человек сегодня создать новые смыслы?
— Человек сегодня утратил все, что имел. В первую очередь смыслы. Сквозь истонченную его антропологию начинает выглядывать Иное. И много худшее, чем он, и много лучшее. Человек в его конвенциональном значении, почти отменен. На его месте проявляется что-то иное. Соль растворена. Мы видим новые субстанции, обнаруживающиеся на его месте – океаны ртути и острые лучи несгораемой серы. На повестке дня новые танцы и новые танцоры.
— Может ли новая программа философии звать в дорогу, когда, цитируя Вас, “пути вперед нет, и не может быть”?
— Может и должна. Исчерпаны старые пути и старые путники. Но есть те, кто умеет летать, кто, нося в душе хаос, способны родить танцующую звезду. Их пути только начинаются. Ницше понимал неизбежность их прихода и относил к началу XXI века. Как раз все сходится, судя по календарю. Программа составлена. Она постепенно обнародуется. Движение есть, его присутствие в мире обозначено. Все под контролем. Есть и рев и подсознательное мозаика донных сил.
— Какой в этом процессе, на Ваш взгляд, может быть роль наук о человеке, науки вообще? И религии?
— Если “человека и мира больше нет…, выходит, можно и без них.” Но мир без человека пуст, а человек без мира – страшен. Из чего же создать “новые плотины жизни”?
— Новые плотины жизни надо ткать из золотых паутин сверхчеловеческих интуиций, из затопленных городов древнейших антеделювиальных смыслов, из прозрачных континентов недозволенного и исчезнувшего, из снежинок бесконечной радости, из выдубленной кожи того, кто не справился, из звездных слез, из нечеловека и немира, из чистого истока абсолютного бытия, для которого наши процессы пыль и ничто, и нужны лишь для размеренного божественного танца – по ту сторону и по эту сторону, потому что ни мира ни человека нет и никогда не было…Только свечи и тени, и тонкие далекие звуки, зовущие наши хрустальные плавники в неизвестные им самим бездны. Которые призывают друг друга сквозь нас, помимо нас, ВМЕСТО нас… В гласе водопадов Твоих, in voce cataractarum.
«Мы — вестники великого возвращения»
Чтобы передать содержание рассматриваемых нами книг, необходимо обратиться к «Интервью» или «Беседе» Александра Дугина с журналистом Федором Шиманским от 16 марта 2021 года, в котором русский философ делится своими сокровенными темами: русской и европейской философией, международной политикой, религией, православием и традиционализмом, традицией и модерном, и четверицей., или Четвертой политической теорией.
Дугин делит традиционалистов на два типа, Эвола — традиционалист кшатрийского типа, Генон — брахманического., но между ними не видит никакой принципиальной разницы. Нет лучшего друга у брахмана, чем кшатрий, и нет лучшего друга у кшатрия, чем брахман, а все остальные другие касты, его мало интересуют. Главное решается в диалоге воина и философа. Ведь что это за воин без ума, и что такое ум без активности? Они неразрывно связаны между собой — брахман и кшатрий, Генон и Эвола. Из их сочетания складывается интегральный, всеобъемлющий, синтетический традиционализм, живой, бросающий вызов тёмному веку. Александр Гельевич выкладывает нам свои сокровенные тайны и предупреждает: если мы против современного мира, то должны пойти и сделать что-нибудь пакостное этому миру, чтобы ему было больно, чтобы он завыл. Вот тогда, когда он обрушится на нас в ярости, тогда и скажем себе и другим: «Ну и ладно, всё правильно, я только этого и хотел. Поэтому «No Remorse». И Эвола — это «No Remorse!» Это совершенно правильно, значит, было «за что».
Александр Гельевич это клонит к тому, что Эвола был открыт и последователен в своей борьбе против современного мира. Он встал во весь рост и вызвал огонь на себя, что по его мнению, было правильным. Философ Дугин прекрасно знает, что традиционалисты должны постоянно «вызывать огонь на себя». Да, говорит автор, мы dangerous, да, мы не совместимы с властителями мира сего и с их послушными безотказными рабами. Да, мы в принципе, не заинтересованы в продолжении существования человечества, современной культуры и цивилизаци в том состоянии, в каком они находятся сейчас. «Мы — вестники великого возвращения; мы говорим о необходимости духовного спасения человечества, каких бы радикальных средств это ни потребовало. И если это звучит для кого то угрожающе, значит, так должно и быть.
Традиция и Модерн: рождение парадигм
В Новое время в Западной Европе, согласно нашему провидцу, утвердилась философия, которая отрицала вообще всё трансцендентное, всякую вечность, всякую сакральность; это было «расколдовыванием мира» по М. Веберу. Таким образом, современная цивилизация воплотилась в определенную форму, в парадигму, которая представляет собой антитезу всех традиций, всех религий, всех типов сакральности. Вот это и есть «современный мир» — как концепт, по Генону и Эволе.
Это была антитеза не просто христианства, но и иудаизма, и ислама, и индуизма, и буддизма. Вообще всё, что связано с духовным опытом человечества, отрицалось Галилеем, Ньютоном, Декартом, Кантом и дальше уже сложившимися тоталитарными идеологиями – либерализмом, марксизмом и национализмом.
Фактически, именно современный мир как парадигма, подготовил концептуальную территорию, чтобы люди могли говорить о Традиции – тоже как о парадигме. Почему раньше, до того, как современность сложилась как тотальная структура, люди не говорили о Традиции? Потому что все сравнивали одну традицию с другой, например, христианство с исламом, иудаизм с христианством, буддизм с индуизмом, даосизм с конфуцианством и т.д. Речь шла о разных формах сакральности, о разных формах традиции, потому что вне Традиции ничего не существовало.
Хотя не секрет, что и в традиционном обществе были девиации, представители материалистической школы Локаята, в древней Индии, они считались учением демонов, асуров. А с ними философы-атомисты (Левкипп, Демокрит, Эпикур) в древней Греции, эволюционисты (некоторые досократики или Лукреций) и т.д. Но, согласно Дугина, это были локальные вирусы декадентского сознания или вторжение демонического материалистического слабоумия. Построение на таких основаниях целой философии, культуры, цивилизации, было невозможно. Это стало возможно только в Новое время, когда эта аномалия стала господствующей, по сравнению с ней всё остальное обнаружилось как Традиция. То есть всё, что не западное, не современное, не материалистическое, не буржуазное, не демократическое, всё это — Традиция. В каком-то смысле, концепт «Традиция» появился в ответ на появление концепта «Модерн». И появившись в ответ на Модерн в качестве тотальной ему альтернативы, возник и традиционализм.
Традиционализм и Православие: гармония, а не противоречие
Философ Дугин старается как можно проще донести до сознания своих современников, что традиционализм всегда утверждает, что Традиция не может быть дана нам вся и сразу. Для него Традиция — это и христианство, и ислам, и индуизм, и буддизм, и даосизм, и конфуцианство, и архаические культы, словом всё это Традиция. Но это вовсе не значит, что какая-то незначительная традиция полностью совпадает с главной Традицией или ее исчерпывает.
Идея единой Традиции возникает как альтернатива, как концепт, связанный с пониманием сущности Нового времени. А это обобщенное представление об обществе, которое построено не на современных модернистских основаниях. Это концепт, и он не пустой и составить о нём представление довольно легко: просто интерпретировав Традицию социологически. Социология выделяет два типа общества – традиционное общество и современное общество. Всякое общество, не построенное на тех же принципах, что и современное, является традиционным.
В широком понимании слова, говорит Дугин, путь к Традиции с большой буквы обязательно лежит через конкретную традицию с маленькой буквы, или через религию. Традиция вообще дана человеку конкретно, как одна из традиций, как одна из религий.
В любой религии философ видит возможность выбора. Но люди не могут прийти к Традиции с большой буквы, не выбрав ровным счетом ничего, или отказавшись от выбора. Отсюда встает вопрос, что традиционализм с необходимостью требует религиозного обращения. Теоретически, религию можно выбрать, но в этом выборе следует учесть много факторов, не только индивидуальный произвол. И не только и не столько мы выбираем религию, сколько религия выбирает нас.
Свою религию, православную веру профессор Дугин называет «родная вера», вера, в которой мы родились, которая связана с нашим народом, и она вовсе не случайный фактор, а имеет промыслительное значение. Сам Генон отказался от веры предков и перешёл из католицизма в ислам, таков был его выбор. Дугин рекомендует его признать и с ним считаться. Но лично его выбор — остаться в той вере, которой является вера его народа. И не просто остаться, а осмысленно и с опорой на волю к ней по-настоящему примкнуть: причаститься, вступить в нее.
Люди часто бывают носителями традиции по инерции. Для философа Дугина, наше родное Православие является осознанным выбором традиционалиста. Он не понимает, что же это за традиционалист такой, если он к своей собственной традиции не имеет никакого отношения? Для него это было не просто дань традиции, хотя его крестили в детстве. Для него это было осознанное воцерковление, духовный, интеллектуальный и философский акт. Вот потому Традиция, даже если она с большой буквы никак не заменяет собой, не подменяет и не отменяет, не упраздняет родное Православие.
Для профессора Дугина Православие — это всё, это единственный вход в сакральность. Но Православие несовместимо с Новым Временем, также не совместимо с западным атеистическим секулярным обществом. Скорее всего, Православие является формой живой Традиции. Благодаря православию, традиционализм становится вполне конкретной преображающей духовной практикой. Для Дугина, это чрезвычайно важно и по-другому быть не должно.
Модернизм иногда проникает внутрь Православия
Серафим (Роуз), о котором вспоминали при беседе наши герои, был генонистом. Вначале он был ницшеанцем, интересовался различными восточными религиями, мистикой (суфизмом), индуизмом, а позднее буддизмом. Он открыл для себя Генона, и это привело его к принятию традиционализма как глубинной установки. В определенный момент – он, американец, протестант по рождению, увлекавшийся буддистской философией, становится православным. Он находит сокровище православной традиции, восточного христианства, и становится на этот духовный путь, которому остается верен до конца своей жизни. Отец Серафим — автор прекрасных и глубоких книг о Православии.
Профессор Дугин неожиданно для читателей, снимает свое кепи перед христианской религией. Православие, уверенно говорит он, должно быть ценимо русскими людьми. Для него, как православного и традиционалиста, здесь нет ни малейшего противоречия. Как и для отца Серафима (Роуза) или православных румынских исихастов из кружка Rugul Aprins (Санду Тудор, Думитру Станилоэ, Никифор Крайник и т.д.), тесно сопрягавших генонизм с православием, Афонской традицией, умным деланием и старчеством».
Чтобы читателю было более понятно, автор предупреждает, что некоторые высказывания Генона, если их вырвать из контекста и отнестись к ним с предубеждением, могут вызвать у верующего христианина недоумение. Особенно если сознание этого православного ещё слишком проникнуто ядом Нового времени.
Обращаясь к своему опыту, Дугин говорит: «Я читал лекцию в Свято-Тихоновском университете о Геноне. Вначале её восприняли ее в штыки. Первой волной шли аргументы, что Генон принял ислам, был масоном. Казалось бы, критика справа. Чуть позже, когда я всё-таки пробрался сквозь дебри формальных возражений, пошли такие речи: «Ну а как же прогресс? Как же техническое развитие? Как же, там, наука?» Критика справа незаметно переросла в критику слева. Получилось, что под христианской ортодоксией скрывается бессознательный модернизм. И это в Православии, которое намного более традиционно и сакрально. А уж в католицизме такой модернизм просто преобладает. В таких нападках на традиционализм дает о себе знать уже не одна из традиций, а сам Модерн, замаскированный под «религию».
Как в католицизме, так и в протестантизме Модерн проник там в глубь и в ширь, лишь православные пока еще держаться. Православие — это более традиционная и менее современная религия, но и здесь не всё так гладко, как бы всем хотелось. Именно традиционализм делает православного православным. А если этого традиционализма нет, если нет отвержения, системного и полного современного мира, то этот современный мир проникает в религию и исподволь меняет её содержание. Традиционализм строго определяет границы, в том числе и в отношении научной картины мира, за которыми сакральность заканчивается, а значит, религия – как божественный, сверхчеловеческий институт – утрачивает свое бытие.
Будет большой ошибкой, если мы захотим считать, что можно быть традиционалистом, а можно и не быть, и мы в любом случае будем православными. На самом деле, в той или иной мере, традиционализм является неотъемлемой и важнейшей частью Православия.
Для укрепления своих мыслей, Александр Дугин приводит пример с недавно почившим отцом Дмитрием Смирновым, сильно ненавидимым либералами, и не столько за счёт его резких высказываний, сколько потому, что сочетал традиционное толкование ценностей человека, его духовной культуры с Православием как религией. На такой же позиции в последние годы своей жизни стоял и недавно почивший протоиерей отец Всеволод Чаплин. Сегодня эту же позицию защищает отец Андрей Ткачев. И эти отцы-традиционалисты раздражали и до сегодня раздражают этих убежденных либералов, и церковных модернистов, и светских людей. Они показывают, что традиция есть нечто всеобъемлющее., и она требует всего человека, выносит суждение о всех сторонах нашей жизни. Она не настаивает, она учит и открывает этот сложный, но ведущий к истине, спасению и свету — путь.
-Я нахожу гораздо больше взаимопонимания с монахами на Афоне, среди монашества в целом – особенно среди настоящего истового монашества, которое оставило мир в целом, и соответственно оставило современный мир, чем в кругах «православных» либералов, конформистов и почти секулярных демагогов от религии, которые, по большому счёту, движимы модернистскими представлениями о мире, и не собираются ни осознавать эсхатологический характер нашего тёмного века, ни признавать ту фундаментальную противоположность между Модерном и Традицией.
А православная религия — это традиция, причем сакральная традиция; она требует от нас веры в бессмертие, в вечность, в душу, в ангелов, в бесов, что совершенно исключает современные представления о космологии, о физике, о политике и так далее. Религия требует от нас веры в иерархию: и в небесную иерархию ангельских чинов, в церковную иерархию, в политическую иерархию, и в симфонию властей. Дух вершит все сверху вниз, а не наоборот. Мы должны толковать время, отталкиваясь от вечности, познавать мир от Бога к материи, а не наоборот. Эту иерархию, говорит Дугин, полностью отвергает современность – в науке, философии, политике, образовании, культуре, праве, быту. И тут или – или; или Бог (Традиция) или дьявол (Модерн).
Люди сейчас живут в ненормальных условиях, в ненормальном мире, в ненормальном обществе, поэтому православный либо должен быть консервативным революционером, либо отступить перед натиском Модерна и тогда стать солидарным с ипостасией. В этом отношении между православным христианством и традиционалистской позицией нет ни малейшего зазора.
На вопрос, почему мусульманин Шоун, индеец, ходил среди своих верующих голым, а вот Генон – нет, хотя он тоже мусульманин. Александр Дугин опровергает такое сообщение. Сам Шуон не ходил голым, он просто смотрел индейский танец, в котором юные индианки в некоторых ритуалах пляшут без верхней индейской одежды. Лично сам он ходил в суфийском кафтане, называемом хирка. Но то, что он участвовал в этих индейских ритуалах, конечно же, мало сочетается с традицией, зато с New Age и современной фольклористикой – вполне сочетается. По мнению философа, такое событие не стоит ни приветствовать, ни слишком осуждать. У разных культур разные обряды, главное их не надо смешивать.
На Афоне до сих пор есть ряд монахов, которые вполне осмысленные традиционалисты. В Греции их много есть. Да и в современной России есть монахи в некоторых монастырях, и светские православные интеллектуалы, которые разделяют эту позицию. Стоит только обойти внешние формальности и вникнуть в суть дела. А иеромонах Серафим (Роуз), которого упомянули, это – же крупнейшая фигура в контексте безусловно признаваемой почти всеми православной «ортодоксии». Он безусловный авторитет. И мало кто знает, как он пришёл к вере, и какую роль тут сыграл Генон. И это не просто случайные влияния. Это глубинная логика духовной и интеллектуальной позиции – отвержение Модерна и обращение к Традиции. И то, что в случае этого американского интеллектуала входом в Традицию стало именно русское Православие, – обстоятельство грандиозного значения. Нечто аналогичное и с Жаном Бьесом, генонистом, принявшим Православие и написавшего очень корректную книгу о Святой Горе.
Тех, кто идёт вслед за Геноном, в православной среде не так много. Но они есть и какие это лица. Это старческая традиция, и она не может быть жругой, кроме традиционалистской. Какой старец будет защищать Модерн? Как можно быть православным и не понимать ненормальность и патологичность западноевропейской, антихристовой цивилизации?
Дугин допускает, что убеждённых и осознанных интеллектуально-эксплицитных традиционалистов не так и много. Но они все же есть, а вообще, для Православия традиционализм в каком-то смысле является естественной и характерной чертой. Когда это естественное обстоятельство корректно осмыслено и столь же корректно выражено, то и получается православный традиционализм. Только благодаря этому философски и социологически выверенному подходу можно избежать карикатурных крайностей – конспирологии и чрезмерного экзотического апокалиптизма.
Он считает, что это один из примеров сакральности мировоззрения самого Хайдеггера. Скорей это поздний Хайдеггер, который, отошёл от языка феноменологической традиции и стал говорить языком философских мифов, в каком-то смысле как Платон. Для Хайдеггера Geviert — это пересечение основных силовых линий, квинтэссенция всей его философии, особенно поздней. Эта поздняя фаза философия тесно сопряжена со средним Хайдеггером, где центральной была тема – Seynsgeschichte.
Четверица соотносит Dasein c антропологией, теологией и космологией. Хайдеггер указывает, что Dasein, то есть человеческое мыслящее присутствие, находится на пересечении двух осей: одна из них – космологическая — связывает Небо и Землю, а другая – антропо-теологическая – (смертных) людей и (бессмертных) богов.
Также и Земля. Пока она сама по себе она ещё не Земля. Земля становится собой в отношении с Небом, то есть, вступая в мир (как в Welt). Земля должна быть «украшена», прежде чем прийти на брачное место встречи с Небом, прежде чем стать Землей мира. Оба места встречи – людей и богов, Земли и Неба – это одно и то же место – это Da Da-Sein’а. Человек экзистирует как Da-Sein только в том месте, растянутый между Небом и Землей, обращенный к лёгким бессмертным богам. Da-Sein это пересечение двух осей — оси Неба и Земли (тотальных объектов, верха и низа) богов и людей (тотальных субъектов верха и низа). Это и есть Четверица.
Нас интересует главный вопрос Дугинской философии, это ее будущее. Как сам профессор Дугин смотрит на свою любимую науку и что ее ждет за горизонтом? Ответ от него мы уже слышали, он печальный. Она должна уйти в небытие, говорит профессор, и возродится в новом амплуа, в форме хайдеггеровых симулякров.
Эти тревожные слова адресованы, в первую очередь, всем тем, кто так настойчиво загоняет философии в прокрустово ложе сухих силлогизмов, аксиом, лемм, теорем, в другие геометрические и математические хитрости. А что остается для души и сердца, для настроения и улыбки, для разума и нашей самости, почти ничего. Александр Дугин, разбирая русскую философия от А до Я, настолько яро прошелся по ней сухой березовой метлой, что от русской философии ничего не осталось, кроме рассерженного философа Дугина.
Профессор не столько доказывает, убеждает, умоляет, сколько кричит на нас, ругает и сердито навязывает колючие атрибуты Хайдеггера: Дазайн, Бытие-в-мире, Бытие – в, Бытие-с, Бытие к смерти, экзестенциалы. симулякры, парадигмы и другие хайдеггеровские хитрости. Так и хочется предложить этому рассерженному человеку выпить стакан холодной воды и успокоится. Повреждена и требует реанимации не русская философия, как того хочет ведущий философ России, а поврежден и требует реанимации сам щедро многословный и не всегда сдержанный профессор Дугин, вместе с его бессмертным учителем Хайдеггером.
Мы не можем согласиться с его оценкой, что русская философия – «бледное начальное мерцание», «набросок», «симулякр», «смутная копия без оригинала» или «псевдоморфоз». Она вовсе не такая паршивая, как он ее понимает: она приветливая, умная, гармоничная и очень подходит русской душе. Ее светлые и радостные лучи согревают Россию и половину мира, просто Дугин этого не замечает, да и не хочет замечать. И если заявление нашего профессора, что «русская философия требует обоснования и возвращения на те, старые позиции, с которых может начаться и не простой и не столь очевидный процесс философии в контексте русской культуры» [13] правдивое, и идет от чистого сердца автора, то о чем речь? В таком случае, мы – ЗА. Но есть единственная поправка: а кто будет возрождать русскую философию, если она давно уже возрожденная и живет своей повседневной полноценной жизнью, а философ Дугин не хочет замечать этого? Десятки, сотни тысяч, даже миллионы людей во всем мире живут русской философией, принимают ее как само собой разумеющееся, дышат ней и пишут о ней свои мудреные книги и статьи, то какой еще философии нужно русскому народу и философу Дугину? Какое еще Новое Начало должно прийти ей на помощь, чтобы русская философия понравилась нашему суровому провидцу?
Ответ своим читателям – критикам
Мы не согласны с такой оценкой наших выдающихся личностей, Ни Николай Рерих, ни Елена Блаватская не были стукачами и не работали «Охранку». Такую гнусную ложь разоблачил в своей статье «Николай Рерих не был агентом ОГПУ», Известия, № 202, 22 октября 1993 г.», исследователь и сторонник учения Блаватской и Рерихов Юрий Шальнев.
Слишком возмутило часто повторяемое утверждение Дугина, что русской философии, как таковой, нет и ее нужно заново создать, Наверное, на такое заявление легион русской интеллигенции стал бы в защиту своей любимой русской философии, глубоко мудрой, и привлекательной не только для нас, но и для всего мира, но пока этого не произошло. Хотя отдельные авторы осудии нашего философа за такие позорные слова. Русская философия всегда была и всегда будет, ее никто не отменял, отменит и не заменит. Для нас совсем неприемлемо, да и не интересно, что профессор Дугин навязывает свой «парадигмальный метод» со своей «археомодернистской структурой» и таким способом хочет разрушать нашу святую науку философию. Мы видим, что кроме броских и заумных, «архимодерных» ярлыков, другого ценного для нас Дугин не предлагает. Зато навязывает архаичных философов – Генона и Эволу, и других, которых история России давно вычеркнула из своего списка, как устаревших и ненужных.
Сильно огорчает то, что Елена Блаватская в названной книге Дугина, названа «шарлатанкой», и это не единственное место, которое коробит слух наших читателей. Блаватская – гениальная историческая личность, основатель теософского движения и науки теософии, ее философскими трудами пользуется весь цивилизованный мир.
Но вернемся к нашему мудрому и неистовому Александру Гельевичу и откровенно ему скажем, что в наше время философия Мартина Хайдеггера, да и сам немецкий философ, которого Дугин делает святым и предлагает изучать его творения до скончания века, частично устарели. Они потеряли свой блеск и стали совсем не такими привлекательными и непреступными, какими были раньше. Читатели с ними уже разобрались, даже очень основательно, вот потому пересмотрели свои взгляды и перестали немецкого мудреца и его философию считать святыми, вершиной человеческой мудрости и повернулись назад, ко всеми любимой, идейно мощной и привлекательной русской философии.
Следовательно, Александру Дугину нужно спешить делать переоценку ценностей, и выдвигать в свои герои новую личность, с новым философским багажом, если такая в Европе или во Вселенной есть. Вопрос очень сложный, деликатный, с головной болью и требует от нашего философа свежих мыслей, сильных мозгов и твердого решения. А таких экстравагантных личностей пока не наблюдается. Нам трудно поверить, чтобы после полного саморазоблачения Мартина Хайдеггера в его «Черных тетрадях», где немецкий философ и одновременно фашист с партийным билетом показывает России свои острые зубы, кто-то из любознательных россиян снова захотел бы объяснятся в любви этой противоречивой личности. И снова начинать копаться в никому ненужных его симулякрах, и снова превозносить его до небес.
Русские философы об Александре Дугине
Наталья Гвеселиани Годарова: «Философию Александра Дугина необходимо освоить каждому мыслящему человеку, особенно в нашей стране, так как философ, обладающий к тому же колоссальной эрудицией и живой образной речью, пробивает заторы в постперестроечном сознании, дает прекрасный философский аппарат для осмысления и сведения воедино ранее разрозненных вещей в нашей истории, а также прекрасный структурно-аналитический парадигмальный метод.
Особенно замечательным я считаю у Дугина его уникальный «Археомодерн», где высказывается гипотеза, что Россия после петровских реформ (а до того – церковно- никоновских) застопорилась в неком тупиковом состоянии, названном им Археомодерном – состоянием, когда общество, существовавшее до того в парадигме Архаики, в результате спешно и насильственно привитых нравов, обычаев, представлений общества, существующего в парадигме Модерна, не только сбилось с собственного пути, но и к другому берегу тоже не прибилось (что понимали еще славянофилы с евразийцами, да и западники тоже понимали, предлагая – одни – возродить Архаику, а другие – окончательно с ней покончить). И все потому, что Архаика и Модерн – это две взаимоисключающие парадигмы с разнонаправленными векторами и они блокируют друг друга в случае неорганичного, навязанного извне перехода».
Андрей Кураев: «Это враг опаснее любой Блаватской (потому что умнее и образованнее). Как и у Блаватской, это попытка переварить Православие в каббалистику. Достаточно вспомнить его статью «Мессианство Каббалы».
Неприкрытая апология террора, жажда превратить Православие в революцинно—террористическую идеологию также не вызывают желания сближаться с этим человеком. Ну зачем притворятся «старовером» – и при этом рекламировать наркоту??– «Могу сказать, что наркотический опыт крайне интересен. Определенному типу людей, людям более материалистической природы, это могло бы открыть глаза на жизнь. Я считаю, что наркотики крайне интересны и положительны для западных людей и менее интересны для русских,? – не потому, что они хуже или вреднее. Я, кстати, даже считаю, что они не так уж вредны на самом деле, в каком—то смысле даже полезны для расширения сферы восприятия.
Это то же самое, что с масонством. На Западе масонство неизбежно, потому что там католическая церковь – организация настолько узкая, убогая и недуховная, что без масонства ей просто нечего делать. А в масонстве присутствует (или присутствовал) компонент настоящего мистицизма. Но нам оно абсолютно не нужно, потому что Церковь наша сплошь мистична”. (из книги «Церковь в мире людей» (2007))