бабель конармия история создания
Конармия (сборник рассказов)
«Конармия» — сборник рассказов Исаака Бабеля объединённых темой гражданской войны, основанный на дневнике, который автор вел на службе в 1-ой Конной армии, под командованием Семёна Будённого во время Советско-польской войны 1920 года.
Содержание
Сюжет
Книга состоит из 38 коротких рассказов, являющихся зарисовками жизни и быта Первой конной армии, объединённых едиными героями и временем повествования. В книге в довольно жёсткой и неприглядной форме показаны характеры русских революционеров, их необразованность и жестокость, которые ярко контрастирует с характером главного героя — образованного корреспондента Кирилла Лютова, образ которого довольно тесно связан с образом самого Бабеля. Некоторые эпизоды произведения являются автобиографичными. Яркой особенностью рассказа является то, что главный герой имеет еврейские корни (хотя носит русскую фамилию Лютов). Вопросу гонению евреев до и во времена гражданской войны отведено особое место в книге.
Перечень рассказов
Судьба книги
Некоторые из рассказов, впоследствии вошедших в книгу, были впервые опубликованы в журнале Владимира Маяковского «Леф» в 1924 году. Книга встретила жёсткую критику со стороны советского руководства и многих литераторов того времени. Образы героев рассказов были далеки от пропагандистских идеалов революционеров того времени. Книгу особенно отрицательно оценил Семён Будённый, требовавший расстрела автора. В связи с этим выход книги в свет стало возможным только благодаря покровительству Максима Горького. Последнее прижизненное издание книги было в 1933г, после чего все произведения автора попали под жёсткий запрет, а в 1940г Исаак Бабель был расстрелян. В настоящее время книга изучается в школе и постоянно переиздается, переведена более чем на 20 иностранных языков.
О Будённом, конармии и Бабеле
1. КОЕ-ЧТО О МАРШАЛЕ БУДЁННОМ
2. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ МАРШАЛА
3. ИСААК БАБЕЛЬ О ПЕРВОЙ КОННОЙ АРМИИ.
4. ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА БАБЕЛЯ
1. КОЕ-ЧТО О МАРШАЛЕ БУДЁННОМ
В станице расположен дом-музей С. М. Будённого, образованный в 1939-ом году. Он представляет собой маленький домик покрытый стеклянным павильоном. В домике находятся все предметы домашнего обихода, принадлежащие семье Буденных, сделанные его отцом. В стеклянном павильоне расположены экспозиции по истории образования 1-ой Конной армии, одним из создателей и руководителей которой был Будённый.
Нет, Григорий Будённый не был членом религиозной общины Василия Лубкова и не эмигрировал с ним в Уругвай. Дело в том, что Григорий работал у немца-колониста, затем в 1902 году вместе с семьёй немца эмигрировал в Аргентину. После смерти хозяина женился на его вдове и переехал в США. Умер уже после Второй мировой войны.
Будущий маршал с девяти лет вынужден был работать «мальчиком» в торговой лавке, подручным кузнеца, кочегаром, машинистом на молотилке. Слыл лучшим наездником и мечтал стать конезаводчиком.
После Февральской революции 1917 был председателем ряда солдатских комитетов, познакомился с М.В. Фрунзе. После демобилизации Буденный вернулся в станицу Платовскую и принял участие в установлении Советской власти.
В феврале 1918 года Будённый создал революционный конный отряд, действовавший против белогвардейцев на Дону, который влился в 1-й кавалерийский крестьянский социалистический полк под командованием Б. М. Думенко. Будённый был назначен заместителем командира полка. Полк впоследствии вырос в бригаду, а затем в кавалерийскую дивизию, успешно действовавшую под Царицыном в 1918 — начале 1919 года.
Во второй половине июня 1919 года в Красной армии было создано первое крупное кавалерийское соединение — Конный корпус, участвовавшее в августе 1919 года в верховьях Дона в упорных боях с Кавказской армией генерала П. Н. Врангеля, дошедшее до Царицына и переброшенное к Воронежу. В Воронежско-Касторненской операции 1919 года вместе с дивизиями 8-й армии, корпус одержал победу над казачьими корпусами генералов Мамонтова и Шкуро. Части корпуса заняли город Воронеж, закрыв 100-километровую брешь в позициях войск Красной армии на московском направлении. Победы Конного корпуса Будённого над войсками генерала Деникина под Воронежем и Касторной ускорили разгром противника на Дону.
19 ноября 1919 года командование Южного фронта на основании решения Реввоенсовета Республики подписало приказ о переименовании Конного корпуса в Первую Конную армию. Командующим этой армией был назначен Будённый. Первая Конная армия, которой он руководил по октябрь 1923 года, сыграла важную роль в ряде крупных операций Гражданской войны по разгрому войск Деникина и Врангеля в Северной Таврии и Крыму. Однако та же армия два раза потерпела тяжёлое поражение от белых во встречных конных боях на Дону: 6 января 1920 года под Ростовом от генерала Топоркова и через 10 дней от конницы генерала Павлова в боях на реке Маныч 16 января — 20 января 1920 года. Тогда Будённый потерял 3 тысячи бойцов и был вынужден оставить белым всю свою артиллерию. В Советско-польской войне, в боях с армией Пилсудского, Будённый также, в конечном счёте, потерпел поражение, однако нанеся полякам большие потери и осуществив Житомирский прорыв.
— Это, Семен, не твои усы, а народные.
В 1939 стал зам. наркома обороны СССР. Буденный пользовался полным доверием И.В. Сталина, входил в состав комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по делу Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова, был в числе судей, приговоривших к расстрелу М. Н. Тухачевского и других крупных военачальников. В мае 1937-го, при опросе об исключении из партии М. Н. Тухачевского и Я. Э. Рудзутака написал: «Безусловно, за. Нужно этих мерзавцев казнить! «. Маршал никогда не пытался помочь своим соратникам по 1-й Конной армии, попавшим в «объятья органов».
После массовых чисток в армии в 1926-35 гг. и репрессий 1937-38 гг. в армии сложилась ситуация, когда высшие посты оказались у выходцев из 1-й Конной армии, а Буденный и Ворошилов сталинской пропагандой были превращены в чуть ли не единственных героев Гражданской войны. Буденный усилиями Агитпропа стал просто легендой советского фольклора. Занимая высокие посты, маршал, будучи убежденным кавалеристом и поклонником тактики гражданской войны, во многом несет ответственность за то, что руководство страны тормозило развитие танковых и моторизованных войск, а также были «положены под сукно» многие новые стратегические разработки.
Во время Великой Отечественной войны вошел в состав Ставки и был заместителем С.К. Тимошенко. Назначенному главкомом Юго-Западного фронта, С.М. Буденному не удалось предпринять действенных мер по предотвращению огромных людских потерь, ликвидировать изъяны в управлении войсками из-за плохой организации связи.
В сентябре 1941 г. Будённый отправил телеграмму в Ставку с предложением отвести войска из-под угрозы окружения, в то же самое время командующий фронтом Кирпонос информировал Ставку о том, что у него нет намерений отводить войска. В результате Будённый был отстранен Сталиным от должности главнокомандующего Юго-Западным направлением и заменён С. К. Тимошенко. Буденный командовал войсками Резервного фронта, затем был командующим Северо-Кавказским фронтом, выполнял отдельные поручения Ставки и доказал свою неспособность руководить боевыми действиями войск. 1 сентября 1942 г. Лаврентий Берия как член ГКО посылает такую телеграмму Сталину:
«. Командующим Закавказским фронтом считаю целесообразным назначить Тюленева, который, при всех недостатках, более отвечает этому назначению, чем Буденный. Надо отметить, что в связи с его отступлениями авторитет Буденного на Кавказе значительно пал, не говоря уже о том, что вследствие своей малограмотности он, безусловно, провалит дело. «.
Доказательством неспособности Будённого как военачальника в условиях ВОВ 1941-1945 гг., где конница не являлась определяющей силой, является и то, что трижды Героем Советского Союза маршал стал не во время войны, а после неё. И Золотые Звёзды он получил не от Сталина, а от Хрущёва и Брежнева в 1958, 1963 и 1968 годах.
После войны Буденный активно участвовал в общественно-политической жизни: входил в состав ЦК КПСС, был депутатом и занимался военно-патриотическим воспитанием молодежи. Написал, мягко говоря, не совсем правдивые мемуары «Пройденный путь».
В своих «Воспоминания бывшего секретаря Сталина» (М., 1990 г.) Б.Г. Бажанов написал следующее:
2. СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ МАРШАЛА
«Здравствуй, дорогая моя мамулька. Мне кажется, мы с тобой с детства вместе росли и живём до настоящего времени. Люблю я тебя беспредельно и до конца моего последнего удара сердца
буду любить…».
***
Впрочем, есть и иные мнения о маршале С.М.Будённом, в которых, вопреки всему, отдаётся ему должное как истинному герою России. Одной из таких книг является «Буденный: Красный Мюрат» Бориса Соколова, которую можно прочитать в онлайне по ссылке:
http://lib.rus.ec/b/133131/read
3. ИСААК БАБЕЛЬ О ПЕРВОЙ КОННОЙ АРМИИ.
Существует такой анекдот. Буденного спросили:
— Вам нравится Бабель.
С одной стороны, этот анекдот можно рассматривать как утверждение того, что маршал был далеко неравнодушен к женскому полу и, являясь хорошим кавалеристом, был плохим знатоком литературы, вряд ли что-нибудь знающим о произведениях писателя Исаака Бабеля.
Но, оказывается, есть и другая сторона, которая утверждает, что Будённый не только хорошо знал И.Бабеля, но даже написал о нём небольшую заметку в журнала «Октябрь» (№3, 1924 г.). Более того, эта заметка имела оригинальное название: «Бабизм Бабеля из «Красной нови».
В ней, в этой заметке, Буденный был возмущен тем, что «художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе» разрешил «дегенерату от литературы» Бабелю «оплевывать слюной классовой ненависти» 1-ю Конную Красную Армию, являющуюся «величайшим орудием классовой борьбы».
Оказывается, уже в то время Исаак Бабель начал публиковать свои короткие рассказы из будущей книги «Конармия», чем вызвал праведный гнев С.М. Будённого. «Конармия» — сборник из 38 коротких рассказов, объединённых темой гражданской войны, основанный на дневнике, который автор вел на службе в 1-й Конной армии, под командованием Семёна Будённого во время Советско-польской войны 1920 года. Большая часть рассказов была написана до 1925-го года. В сборнике дана зарисовка жизни и быта Первой Конной армии, объединённых едиными героями и временем повествования. В книге в довольно жёсткой и неприглядной форме показаны характеры бойцов революции, их необразованность и жестокость, которые ярко контрастируют с характером главного героя — образованного корреспондента Кирилла Лютова, образ которого довольно тесно связан с образом самого Бабеля. Некоторые эпизоды произведения являются автобиографичными.
В рассказе «Смерть Долгушова» описывается как смертельно раненый телефонист Долгушов просит добить его. «Патрон на меня надо стратить, — говорит он. — Наскочит шляхта — насмешку сделает». Отвернув рубашку, Долгушов показывает рану. Живот у него вырван, кишки ползут на колени и видны удары сердца. Однако Лютов не в силах совершить убийство. Это делает подскакавший взводный Афоньке Бида.Он недолго о чём-то говорит с Долгушовым, тот протягивает взводному свои документы. А затем Афонька стреляет Долгушову в рот. Более того, взводный в запале готов пристрелить и сердобольного Лютова:
— Уйди! — говорит он ему, бледнея. — Убью! Жалеете вы, очкастые,
нашего брата, как кошка мышку.
Впрочем, желающие ознакомиться с содержанием «Конармии» могут воспользоваться такой ссылкой:
http://lib.rus.ec/b/72309/read
Некоторые из рассказов, впоследствии вошедших в книгу, были впервые опубликованы в журнале Владимира Маяковского «Леф» в 1923–1924 годах. Книга встретила жёсткую критику со стороны советского руководства и многих литераторов того времени. Образы персонажей рассказов были далеки от пропагандистских стереотипов с непременной героизацией красноармейцев. Книгу особенно отрицательно оценил Семён Будённый, требовавший расстрела автора. В связи с этим выход книги в свет стало возможным только благодаря покровительству Максима Горького.
Буденный не замедлил с ответом Горькому:
И его, мол, Буденного, почтовый ящик переполнен решительными протестами и категорическими требованиями унять зарвавшегося писаку.
Однако в редакции Горького попросили смягчить формулировки. Мол, Будённый всё-таки герой гражданской войны, уважаемый человек, образец для подражания. И Горький согласился изменить тон. В опубликованном варианте он ещё раз подчеркнул, что в книге Бабеля нет ничего карикатурно-пасквильного. Что она скорее возвышает, чем унижает доблестных бойцов Конной армии.
4. ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА БАБЕЛЯ
Сам же Бебель сделал куда более серьёзные выводы из праведного гнева командарма 1-ой Конной. Начинающий писатель вскоре стал утверждать, что «Конармия» и ему лично не нравится, что всё написанное им ранее просит рассматривать, как безответственные потуги любителя.
Эту мысль Бабель продолжил на 1-м всесоюзном съезде писателей, где указал на образец достойный подражания. Как для себя лично, так и для всех прочих.
Кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба И.Бабеля, если бы не его роковое знакомство с Е.С. Фейгенберг. Они познакомились в Одессе. Евгения Соломоновна работала в одном из одесских издательств. Потом Бабель и Фейгенберг встретились в Москве. К этому времени та уже стала женой наркома внутренних дел СССР и генерального комиссара госбезопасности Николая Ежова. Бабель бывал в доме Ежова, правда, в его отсутствие.
Допрашивали Бабеля с пристрастием. Первый допрос длился трое суток, без перерыва. Писателя вынудили признать связь с троцкистам, а также их тлетворное влияние на его творчество. Мол, руководствуясь наставлениями троцкистов, Бабель намеренно искажал действительност и умалял роль партии. Тоже намеренно. Ещё Бабель подтвердил, что он вел «антисоветские разговоры» среди писателей Ю.Олеши, В.Катаева, артиста Михоэлса и кинорежиссеров Александрова и Эйзенштейна. И шпионил в пользу Франции.
В протоколе было так и записано:
— Бабель показал, что в 1933 году через Илью Эренбурга он установил шпионские связи с французским писателем Андре Мальро, которому передавал сведения о состоянии Воздушного флота.
Однако на заседании «тройки», 26 января 1940 Бабель отверг все обвинения.
Но суд не прореагировал на последнее заявление писателя и приговорил его к расстрелу. Приговор привели в исполнение на следующий день, 27 января 1940 года.
В 1954 году, Военная коллегия Верховного суда рассмотрела заявление жены писателя и определила:
«. Приговор от 26 января 1940 года в отношении Бабеля И. Э. отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело о нем прекратить. «.
Жене писателя власти сообщили, что Бабель не был расстрелян, а умер 17 марта 1941 года, отбывая наказание в местах заключения.
Последнее прижизненное издание книги «Конармия» было в 1933 году. После ареста писателя все его произведения до 1950-х годов оказались под запретом. В настоящее время «Конармия», переведена более чем на 20 иностранных языков.
Бабель конармия история создания
В автобиографическом очерке «Начало», опубликованном в 1937 году, Бабель так вспоминал о своём знакомстве с Горьким и начале собственной литературной деятельности: “Лет двадцать тому назад, находясь в весьма нежном возрасте, расхаживал я по городу Санкт-Петербургу с липовым документом в кармане и — в лютую зиму — без пальто Собственность мою в ту пору составляли несколько рассказов — столь же коротких, сколь и рискованных. Рассказы эти я разносил по редакциям, никому не приходило в голову читать их, а если они кому-нибудь попадались на глаза, то производили обратное действие. Редактор одного из журналов выслал мне через швейцара рубль, другой редактор сказал о рукописи, что это сущая чепуха, но что у его тестя есть мучной лабаз и в лабаз этот можно поступить приказчиком. Я отказался и понял, что мне не остаётся ничего другого, как пойти к Горькому.
В Петрограде издавался тогда интернационалистский журнал «Летопись», сумевший за несколько месяцев существования сделаться лучшим нашим ежемесячником. Редактором его был Горький. Я отправился к нему на Большую Монетную улицу
Приём должен был начаться в шесть часов. Ровно в шесть дверь открылась, и вошёл Горький…
Покончив с авторами, уже знакомыми ему, Горький подошёл к нам и стал собирать рукописи. Мельком он взглянул на меня. Я представлял тогда собой румяную, пухлую и неперебродившую смесь толстовца и социал-демократа…
Дело происходило во вторник. Горький взял тетрадку и сказал:
— За ответом — в пятницу
Я вернулся в пятницу… Горький позвал меня в кабинет. Слова, сказанные им там, решили мою судьбу
Алексей Максимович жил тогда на Кронверкском проспекте. Я приносил ему всё, что писал, а писал я по одному рассказу в день Горький всё читал, всё отвергал и требовал продолжения. Наконец мы оба устали, и он сказал мне глуховатым своим басом:
— С очевидностью выяснено, что ничего вы, сударь, толком не знаете, но догадываетесь о многом… Ступайте посему в люди…
И я проснулся на следующий день корреспондентом одной неродившейся газеты, с двумястами рублей подъёмных в кармане. Газета так и не родилась, но подъёмные мне пригодились. Командировка моя длилась семь лет, много дорог мною было исхожено и многих боёв я был свидетель. Через семь лет, демобилизовавшись, я сделал вторую попытку печататься и получил от него записку: «Пожалуй, можно начинать…»”[1]
В горьковской «Летописи» были напечатаны рассказы «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма, Алла», которые по понятным причинам не смогли привлечь внимание широкой публики. Говоря об “исхоженных дорогах” и увиденных боях, Бабель прежде всего имел в виду работу в газете «Красный кавалерист» во время польского похода 1-й Конной армии С. Будённого в 1920 году, который он совершил вместе с армией с документами на имя Кирилла Васильевича Лютова. Впечатления этого похода и легли в основу книги «Конармия». В 1923 году ряд рассказов из «Конармии» был напечатан в журналах «Леф» и «Красная новь». Целиком книга вышла впервые в 1926 году. К Бабелю пришла слава.
Естественно сделать вывод, что это впрямую объясняется непосредственной тематикой книги: события Гражданской войны, фигуры бойцов Красной Армии — всё это было слишком свежо в памяти, ещё не стало достоянием истории, и этому были посвящены наиболее заметные произведения советской литературы 20-х годов. С этой точки зрения справедливы рассуждения Ш. Маркиша: “Бабель прекрасно вписывается в советский литературный пейзаж 20-х годов. «Конармия» тематически стоит в одном ряду и с партизанскими рассказами и повестями Всеволода Иванова, и с «Чапаевым» Фурманова, и с «Разгромом» Фадеева, и с великим множеством иных сочинений о Гражданской войне. Её натурализм и жестокость, буйство тёмных, стихийных сил, раскованных революцией, нисколько не примечательнее и не страшнее, чем у того же Всеволода Иванова или Артёма Весёлого. Её цветистый слог нисколько не цветистее и не ярче, чем волшебная словесная ткань Андрея Платонова, или отважные эксперименты «Серапионовых братьев», или неповторимый колорит «Тихого Дона»”[2]. Однако дело обстояло не так просто и однозначно. Несмотря на актуальность содержания, книга Бабеля не совсем соответствовала официальным представлениям о характере и принципах изображения Гражданской войны в литературе. Набирала силу теория “социального заказа”, который не следует отождествлять с непосредственно и директивно выраженными требованиями политического руководства страны, но который всё же является формой выражения официальной идеологии, о чём пишет М. Чудакова: “«Социальный заказ» — не синоним административного нажима. Речь идёт скорее о том ощущении «нужности» или «ненужности» направления собственной работы, которое вызвано было событием революции
Заказ был следующим этапом после «музыки революции», услышанной Блоком, — упорядочиванием музыкального хаоса в определённые, но пока ещё позволявшие вариации «гармонии»
В чём же в самом общем виде заключался заказ?
Прежде всего была ясна необходимость поляризации — чёткого противоложения: они и мы. В пределах произведения предлагалось или высказаться против врагов новой власти, или проявить лояльность к ней самой. Выбор между этими двумя вариантами вплоть до конца 20-х годов был вполне возможен”[3].
Я не думаю, что в планы и замыслы Фадеева входила такая заблаговременная подготовка «Разгрома» для последующей школьной адаптации, но лёгкость, с которой произведение ей подверглось, свидетельствует о его известной схематичности, подобную адаптацию облегчившей именно в силу того, что нарисованная картина более соответствовала не требованиям искусства, а политическим задачам.
Таким образом, несомненно, что книга Бабеля должна быть рассмотрена в контексте литературы 20-х годов прежде всего с точки зрения отражения в ней той новой исторической реальности, которая возникла в России после октябрьского переворота, вынесшего на поверхность исторической жизни и сделавшего главным действующим лицом грандиозных исторических событий того, на кого классическая литература XIX века привыкла смотреть главным образом как на объект, достойный сочувствия, которого изображала в облике так называемого “маленького человека” и на которого по-иному взглянул Б. Пастернак в одном из стихотворений 1931 года, вошедшем в книгу «Второе рождение».
Когда я устаю от пустозвонства
Во все века вертевшихся льстецов,
Мне хочется, как сон при свете солнца,
Припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо.
Незваная, она внесла, во-первых,
Во всё, что сталось, вкус больших начал.
Я их не выбирал, и суть не в нервах,
Что я не жаждал, а предвосхищал.
И вот года строительного плана,
И вновь зима, и вот четвёртый год.
Две женщины, как отблеск ламп Светлана,
Горят и светят средь его тягот.
Мы в будущем, твержу я им, как все, кто
Жил в эти дни. А если из калек,
То всё равно: телегою проекта
Нас переехал новый человек.
Но в то же время очевидно и то, что «Конармия» даже в момент своего появления уже не могла удовлетворять строгим партийно-политическим требованиям, предъявляемым к советской литературе, не могла удовлетворять именно несоответствием “новому списку ценностей”, по выражению М. Чудаковой. В ней не было ни противопоставления нового гуманизма старому, ни борьбы — мирной жизни; в ней ненависть, в том числе и классовая, не провозглашалась высшей нравственной ценностью, интеллигент в ней не был выведен как потенциальный предатель, эгоист и подлец. Более того, у Бабеля он не был так строго отграничен от автора, а порой и просто повествователь Кирилл Васильевич Лютов, кандидат прав Петербургского университета, практически сливается с автором. Точно отметил это в своей монографии о Бабеле Ф. Левин: “Постепенно из тридцати шести новелл «Конармии» возникает образ представителя целого слоя интеллигенции, примкнувшей к пролетарской революции и искавшей своего места в ней и общности с революционным народом”[5]. Не случайно книга Бабеля вызвала резко негативную оценку со стороны командарма 1-й Конной С. Будённого, выступившего с заметкой, озаглавленной «Бабизм Бабеля из “Красной нови”»[6], и сохранившего отрицательное отношение к книге, несмотря на заступничество Горького.
Конармейцы были героизированы, но они же походили на блоковскую «голытьбу», что «без имени святого», «ко всему готова» («ничего не жаль») — шла «в даль». Отчасти они ещё напоминали героев «Партизанских повестей» Вс. Иванова с их наивно-простодушным и наивно-жестоким взглядом на мир, но было неясно, радуют они или пугают автора…
Всё не имело ответов, всё не укладывалось в стереотипы Гражданской войны, уже сложившиеся к тому времени”[7].
Эта отмеченная Г.А. Белой неясность по поводу того, радуют или пугают герои автора, и составляла главное отличие «Конармии» от других книг о Гражданской войне. Авторское же отношение к персонажам, за которыми стояли реальные, невымышленные люди, воплотилось в книге сложным образом, и в этом смысле стоит прежде всего говорить о повествователе, Кирилле Васильевиче Лютове, чьими глазами увидены все события и чьими словами они воспроизведены.
Сам по себе этот образ тоже не вписывался в ту социологическую схему, которая неофициально навязывалась литературе и согласно которой герой-интеллигент заведомо проигрывал герою из народа главным образом в моральных качествах, так как его происхождение с неизбежностью обусловливало слабохарактерность, приводящую в итоге к предательству. Отсутствие ненависти, и в том числе ненависти классовой, априорно вменялось такому герою в вину, как это и происходит в «Разгроме» с Мечиком. Лютов, конечно же, противопоставлен красноармейцам. Это недвусмысленно дано в ряде новелл, причём само появление его среди конармейцев сразу же подаётся как появление чего-то чужеродного и изначально дискредитируемого:
“Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и повернул ко мне серые глаза, в которых танцевало веселье.
Я подал ему бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии.
— Провести приказом! — сказал начдив. — Провести приказом и зачислить на всякое удовольствие, кроме переднего. Ты грамотный?
— Грамотный, — ответил я, завидуя железу и цветам этой юности, — кандидат прав Петербургского университета…
— Ты из киндербальзамов, — закричал он, смеясь, — и очки на носу. Какой паршивенький. Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки. Поживёшь с нами, што ль?
— Поживу, — ответил я и пошёл с квартирьером на село искать ночлега.
Квартирьер нёс на плечах мой сундучок, деревенская улица лежала перед нами, круглая и жёлтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух.
Мы подошли к хате с расписными венцами, квартирьер остановился тут и сказал вдруг с виноватой улыбкой:
— Канитель тут у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия — из него здесь душа вон. А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда вам от бойцов ласка…” («Мой первый гусь». 2, 34–35).
Чуждость Лютова красноармейцам заключается главным образом в том, что он является носителем традиционных культурных ценностей, традиционных представлений о жизни, свойственных русской интеллигенции с её неприятием насилия, убийства, отрицанием культа силы. А это и противоречило тому “новому гуманизму”, который теперь становился идеологически утверждённым и официально востребованным. Нагляднее всего это проявляется, пожалуй, в новелле «Смерть Долгушова», когда Лютов оказывается неспособным пристрелить обречённого красноармейца во избежание издевательств над ним со стороны поляков.
“— Смеха мне, — сказал Грищук горестно и показал кнутом на человека, сидевшего при дороге, — смеха мне, зачем бабы трудаются…
Человек, сидевший при дороге, был Долгушов, телефонист. Разбросав ноги, он смотрел на нас в упор.
— Я вот что, — сказал Долгушов, когда мы подъехали, — кончусь… Понятно?
— Понятно, — ответил Грищук, останавливая лошадей.
Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не спуская с меня глаз, он бережно отвернул рубаху. Живот у него был вырван, кишки ползли на колени и удары сердца были видны.
— Наскочит шляхта — насмешку сделает. Вот документ, матери отпишешь, как и что…
— Нет, — ответил я и дал коню шпоры.
Долгушов разложил по земле синие ладони и осмотрел их недоверчиво.
— Бежишь? — пробормотал он, сползая. — Беги, гад…” (2, 46).
“Испарина ползла по моему телу. Пулемёты отстукивали всё быстрее, с истерическим упрямством. Обведённый нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида.
— По малости чешем, — закричал он весело. — Что у вас тут за ярмарка?
Я показал ему на Долгушова и отъехал.
Они говорили коротко, — я не слышал слов. Долгушов протянул взводному свою книжку. Афонька спрятал её в сапог и выстрелил Долгушову в рот.
— Афоня, — сказал я с жалкой улыбкой и подъехал к казаку, — а я вот не смог.
— Уйди, — ответил он, бледнея, — убью! Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку.
Я поехал шагом, не оборачиваясь, чувствуя спиной холод и смерть” (2, 46).
“— Обождите. Что вы делаете. — крикнул Мечик, бросаясь к нему с расширенными от ужаса глазами. — Обождите! Я всё слышал.
Сташинский, вздрогнув, повернул голову, руки его задрожали ещё сильнее… Вдруг он шагнул к Мечику, и страшная багровая жила вздулась у него на лбу.
— Вон. — сказал он зловещим, придушенным шёпотом. — Убью. ”[8]
В дневнике Бабеля, который он вёл во время польского похода 1-й Конной, есть запись, которая свидетельствует о том, что он пытался разобраться в психологической сущности казаков, составлявших основу конармии: “Что такое наш казак? Пласты: барахольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего?” (1, 381–382). Как видим, в тех, кому ещё предстояло воплотиться в полноценные и полнокровные образы персонажей «Конармии», автора поражает полярность свойств, которая не становится причиной какой-либо душевной раздвоенности, отсутствия психологической цельности, но, пожалуй, и составляет психологическую сущность красноармейца. Такими и запечатлены они на страницах книги: Никита Балмашев и эскадронный Трунов, Матвей Родионович Павличенко и Иван Акинфиев, да и все остальные казаки, персонажи «Конармии».
Контраст становится основным стилеобразующим приёмом, лежащим в основе художественной системы «Конармии», причём контрастом отмечено уже самое начало книги: первая же новелла, «Переход через Збруч», начинается сухим, почти протокольным сообщением: “Начдив шесть донёс о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужицких костях Николаем Первым”. А уже во втором абзаце это деловое сообщение буквально взрывается насыщенным многочисленными образами и лирически напряжённым описанием: “Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встаёт на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь… уходит от нас в жемчужный туман берёзовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами” (2, 6). Тем же приёмом отмечена и новелла «Берестечко», в которой нарисована леденящая картина убийства еврея:
“Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой. Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулемётной команды взял его за голову и спрятал её у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.
— Если кто интересуется, — сказал он, — нехай приберёт. Это свободно…” (2, 69).
Знаменательно, что для этого Бабель прибегает к форме сказа. Сказ вообще становится одной из самых распространённых в «Конармии» повествовательных форм, позволяющих Бабелю создавать выразительнейшие речевые портреты своих персонажей, доносящие до читателей их психологические облики. Безусловно, Бабель не просто механически копирует речь своих персонажей, но каждый раз создаёт её художественный образ, воспроизводя характернейшие черты той или иной речевой манеры, будь это красноармейцы или старик Гедали, владелец какого-то подобия антикварной лавки в Житомире. В его речи звучат характерные интонации старого местечкового еврея, робкого и мудрого, мечтателя и утописта, мечтающего об “интернационале добрых людей”.
Вообще, книга Бабеля необычайно изобилует самыми разными стилистическими пластами, столкновение которых тоже часто приобретает гротескный смысл. Здесь мы найдём образец ветхозаветной патетики («Кладбище в Козине») и лишённого эмоций описания («Комбриг два»), лирического монолога («Гедали») и объективного повествования («Прищепа»). Часто одна и та же новелла несёт в себе элементы различных стилей, превращаясь в некоторую симфонию смыслов; примером такого контрастного совмещения стилистических планов может служить рассказ «Сын рабби». В истории и картине гибели “последнего принца в династии” вообще заключён своеобразный символ всего цикла: вещи красноармейца Брацлавского, высыпавшиеся из его сундучка, представляют собой гротескную картину соединения несоединимого: “Здесь всё было свалено вместе — мандаты агитатора и памятки еврейского поэта. Портреты Ленина и Маймонида лежали рядом. Узловатое железо ленинского черепа и тусклый шёлк портретов Маймонида. Прядь женских волос была заложена в книжку постановлений Шестого съезда партии, и на полях коммунистических листовок теснились кривые строки древнееврейских стихов. Печальным и скупым дождём падали они на меня — страницы «Песни песней» и револьверные патроны” (2, 129). Главными же гротескными контрастами становятся здесь образ умирающего юноши, сына еврейского рабби, отдавшего жизнь за революцию, олицетворяющий эту страшную эпоху, как будто ставшую воплощённым гротеском. Справедливыми поэтому кажутся слова Г.А. Белой: “Трагическим мотивом через всю «Конармию» проходит невозможность слиться, отождествиться с новой силой. Потому-то горькая фраза рассказчика «Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца» и воспринималась читателями как стон, вырвавшийся из груди самого писателя”.
Может быть, именно раннее понимание Бабелем разнонаправленных потенций новой исторической силы решительно отделило его от тех, кто так и не смог вырваться из плена революционной мифологии. Он тоже хотел бы найти “точку совместимости” с новой силой, но как художник — не мог и не хотел быть однозначным. Добавлю только, что сердце художника, может быть, теснила именно “будничность злодеяний” — самый страшный и потрясающий душу гротеск времени.
«Литература», 2004, № 35.
[1] Бабель И. Сочинения: В 2-х т. М., 1991–1992. Т. 2. С. 366–369. В дальнейшем все цитаты из сочинений Бабеля даются по этому изданию. Ссылки даются непосредственно в тексте в круглых скобках, где первая цифра обозначает том, а вторая — страницу.
[2] Маркиш Ш. Бабель и другие. М.–Иерусалим, 1997. С. 6.
[3] Чудакова М.О. Литература советского прошлого. М., 2001. С. 310, 316.
[5] Левин Ф. И.Бабель. Очерк творчества. М., 1972. С. 53.