видел я трех царей пушкин
568. Н. H. ПУШКИНОЙ
Ангел мой женка! сейчас получил я твое письмо из Бронниц — и сердечно тебя благодарю. С нетерпением буду ждать известия из Торжка. Надеюсь, что твоя усталость дорожная пройдет благополучно и что ты в Москве будешь здорова, весела и прекрасна. Письмо
твое послал я тетке, а сам к ней не отнес, потому что репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет. Теперь полно врать; поговорим о деле; пожалуйста, побереги себя, особенно сначала; не люблю я святой недели в Москве; не слушайся сестер, не таскайся по гуляниям с утра до ночи; не пляши на бале до заутрени. Гуляй умеренно, ложись рано. Отца не пускай к детям, он может их испугать и мало ли что еще. Пуще береги себя во время регул — в деревне не читай скверных книг дединой библиотеки, не марай себе воображения, женка. Кокетничать позволяю сколько душе угодно. Верхом езди не на бешеных лошадях (о чем всепокорно прошу Дмитрия Николаевича). Сверх того прошу не баловать ни Машку, ни Сашку и, если ты не будешь довольна своей немкой или кормилицей, прошу тотчас прогнать, не совестясь и не церемонясь.
Воскресение. Христос воскрес, моя милая женка, грустно, мой ангел, грустно без тебя. Письмо твое мне из головы нейдет. Ты, мне кажется, слишком устала. Приедешь в Москву, обрадуешься сестрам; нервы твои будут напряжены, ты подумаешь, что ты здорова совершенно, целую ночь простоишь у всеночной, и теперь лежишь врастяжку в истерике и лихорадке. Вот что меня тревожит, мой ангел. Так, что голова кругом идет и что ничто другое в ум не лезет. Дождусь ли я, чтоб ты в деревню удрала! Нынче великий князь присягал; я не был на церемонии, потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров. Кочубей
сделан канцлером; множество милостей; шесть фрейлин, между прочими твоя приятельница Натали Оболенская, а наша Машенька Вяземская все нет. Жаль и досадно. Наследник был очень тронут; государь также. Вообще, говорят, все это произвело сильное действие. С одной стороны я очень жалею, что не видал сцены исторической, и под старость нельзя мне будет говорить об ней как свидетелю. Еще новость: Мердер умер; это еще тайна для великого князя и отравит его юношескую радость. Аракчеев также умер. Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться. Тетка подарила мне шоколадный бильярд — прелесть. Она тебя очень целует и по тебе хандрит. Прощайте, все мои. Христос воскрес, Христос с вами.
Видел я трех царей пушкин
Михаил Хатит запись закреплена
«…Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут…» Ну, с первым царем все понятно, если припомнить дату рождения Александра Пушкина и дату ухода из жизни императора Павла. Поскольку Саше Пушкину никак не могло быть более двух лет при подобной встрече, ясно, что знать эту историю он мог только с чужих слов.
«Он человек! Им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье: (не забыл, не забыл свою ссылку! J )
Он взял Париж, он основал Лицей.»
Императором, с которым Пушкин действительно общался лично, стал Николай I.
Наш рассказ о взаимоотношениях Пушкина и Николая Павловича будет неполным без этих стихов Александра Сергеевича, которые редко цитируют.
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Провидческими оказались эти строки:
«Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит».
Поэт и царь
В истории мировой литературы тема взаимоотношений поэта и царя – одна из вечных тем, начиная от Иисуса Христа и Понтия Пилата и кончая (не кончая!) взаимодействием Михаила Булгакова и Сталина. Жизнь А.С.Пушкина, как часть общего историко-литературного процесса, прекрасно сюда вписывается.
«Видел я трёх царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю; от добра добра не ищут. » (из письма Пушкина к жене, апрель 1834 г.).
«Первый» – Павел I; молодые родители Пушкина в его царствование держались подальше от двора и царского самодурства. «Второй» – Александр I. Трудно сказать, чтобы и Пушкин «жаловал» Александра Павловича. Ещё в Лицее Пушкин сочинял на него эпиграммы («Тот в кухне нос переломил, а тот – под Австерлицем»), В Лицее царил вольнолюбивый дух. Преподаватель гражданского права, выпускник Геттингенского университета, А.П.Куницын во вступительной речи 19 октября 1811 г. умудрился не упомянуть царя ни разу, обращаясь к юношам с призывом стать достойными гражданами и с честью управлять Россией: Лицей был задуман как привилегированное учебное заведение для подготовки высшей государственной элиты. Ещё в Лицее Пушкин познакомился с царскосельскими гусарами, которые побывали в европейском походе после 1812 г. Победа над Наполеоном породила в передовых кругах дворянской молодёжи надежды на освобождение крестьян в благодарность за спасение Отечества. Пушкин впитывал вольнолюбивые настроения и в обществе «Арзамас», куда входили и будущие декабристы Михаил Орлов и Никита Муравьёв. Выйдя из Лицея, поэт окунулся в бурную петербургскую жизнь, был в курсе европейских событий, приветствовал террористические акты (убийство герцога Беррийского студентом Зандом, герцога Коцебу Лувелем), писал эпиграммы на Аракчеева («Всей России притеснитель, а царю он друг и брат»), на Александра I:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В 12-м году дрожал.
Ярко сатирические «Сказки. Noёl»
Ура! В Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель громко плачет
За ним и весь народ.
Мария в хлопотах
Спасителя стращает:
«Не плачь, дитя, не плачь, сударь!
Вот бука, бука, русский царь!»
Царь входит и вещает:
«Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский, и австрийский
Я сшил себе мундир.
Возрадуйся, народ: я сыт, здоров и тучен,
Меня газетчик прославлял,
Я ел, и пил, и обещал,
И делом не замучен. » и т.д.
В доме Никиты Всеволожского на заседании «Зелёной лампы» (преддекабристского общества) Пушкин в 1818 г. (в 19 лет) пишет оду «Вольность», глядя из окон на Михайловский замок, где был убит Павел I:
Ода «Вольность» воспевала торжество закона. Убийство Павла I совершилось с согласия наследника престола Александра, т.е. закон был нарушен. Автор обращается к царям:
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас закон.
(В 1830-е годы в поэме «Анджело» по мотивам Шекспира Пушкин сравнивает диктатуру закона с милостями доброго царя, ища свой идеал в просвещённой монархии).
В 1819 г. Пушкин посетил деревню, Михайловское, но, в отличие от предыдущей поездки с её «беспечным миром полей» и «легкокрылыми забавами, «мысль ужасная здесь душу омрачает». Картины «барства дикого» и «рабства тощего» он видел, конечно, не в материнской усадьбе Ганнибалов, но в соседстве было немало «неумолимых владельцев». Надежды на освобождение крестьян от рабства опять же связывает он с царской милостью:
Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя?!
Эпиграммы и стихи Пушкина принимались в публике с восторгом, расходились в списках и дошли до царя. Александр I сказал: «Пушкин наводнил всю Россию возмутительными (т.е. призывающими к бунту – прим. авт.) стихами; его надобно сослать в Сибирь». За Пушкина вступились придворный историограф, друг семьи Пушкиных, Николай Михайлович Карамзин и поэт Василий Андреевич Жуковский, старший друг, советчик и неформальный опекун Пушкина.
Петербургский генерал-губернатор Милорадович, герой 1812 года, благородный офицер, вызвал Пушкина к себе. Тут выяснилось, что в отсутствие поэта кто-то приходил к слуге и выпрашивал на время рукописи. Верный Никита Козлов сказал, что ничего не знает, а Пушкин, придя домой, сжёг все компрометирующие бумаги, поэтому посылать за ними бесполезно. Но юный Пушкин в порыве благородства записал в присутствии Милорадовича всё, что сочинил «противу правительства». Милорадович, растроганный, объявил Пушкину прощение от имени царя.
Однако Александр I был этим недоволен. Карамзин передал царю обещание поэта не писать ничего недозволенного. (Пушкин обещал: два года, – а Карамзину показалось слишком нахальным установление сроков.) И 6 мая 1820 г. Пушкина отправили в Екатеринослав как бы в командировку от Коллегии иностранных дел.
Наместник Новороссии генерал Инзов был добрый старик, поэтому Пушкин в Екатеринославе и Кишинёве имел полную свободу, ездил с семейством генерала Раевского на Кавказ и в Крым, встречался с членами Южного общества в Каменке, попал даже на их собрание. От Пушкина скрывали наличие организации, но идеи, цели и задачи высказывали открыто. Братья Давыдовы, М.Ф.Орлов, С.Г.Волконский, Д.Якушкин, В.Ф.Раевский, П.И.Пестель были его хорошими знакомыми. Пушкин переписывался с А.Бестужевым-Марлинским и К.Рылеевым. И.Пущин и В.Кюхельбекер – его ближайшие лицейские друзья. Стихи Пушкина были в бумагах всех декабристов.
Поначалу Пушкин держал слово, данное Н.М.Карамзину. Но в 1822 г. появляется «Птичка»:
Зачем на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать, – когда на просьбу об отпуске в Петербург ему ответили отказом. В 1823 году – «Узник». Пушкин подрался с молдаванином, и Инзов посадил поэта под домашний арест.
1823–1824 – годы пребывания в Одессе. 1823 г. считается годом кризиса, когда Пушкин испытал разочарование в прежних кумирах и идеях. Он уже не одобрял революционные методы переустройства общества.
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя,
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды.
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич. (1823)
Известно, что декабристы в своих планах не отводили места народу.
В Одессе Пушкин попал в совершенно другое общество: роскошные дамы, театр, итальянская опера, масса живописных иностранцев, ежедневное прибытие новых кораблей из Европы. Любовь – Амалия Ризнич, а позже – Е.К.Воронцова, жена генерал-губернатора, наместника царя в Одессе, графа М.С.Воронцова. Этот «европеец» сильно отличался от генерала Инзова. В нём не было доброты, а были зависть и стремление первенствовать. Наверное, были и ревность и обида, но, похоже, не они оказали главное влияние на пушкинскую участь. Воронцов не желал видеть в Пушкине поэта, автора известнейших новаторских поэм: «Руслан и Людмила» (вышла в 1820) и «Кавказский пленник» (вышла в 1822), – а обращался с ним как с чиновником Х класса. Известна история с командировкой на саранчу. Воронцов забрасывал начальство Пушкина в столице просьбами убрать от него непокорного чиновника. Бюрократическая машина провернулась только через год: ответ пришел к июлю 1824 г. К тому же было перехвачено письмо Пушкина, в котором он писал, что берёт «уроки чистого афеизма». В стране, где цензура не позволяла даже такие невинные эпитеты, как «небесные глазки», атеизм – страшное преступление.
И 9 августа 1824 г. Пушкин уже в Михайловском, в «далёком северном уезде», где нет ни театров, ни моря, ни синего неба, ни жаркого солнца, ни «милых южных дам». Пушкин взбешён. В Михайловском он под неусыпным контролем. Со стороны дворянства его осуществляли А.И.Львов – псковский губернский предводитель, А.Н.Пещуров – опочецкий уездный предводитель, со стороны духовенства – настоятель Святогорского монастыря отец Иона. Параллельно шел и секретный надзор. Южная любовь Пушкина Каролина Собаньска была секретной агенткой и следила за Пушкиным и другими поэтами. Её сожитель Витт в 1826 г. посылал тайных агентов в Михайловское. После восстания декабристов агент был послан узнать о поведении, образе жизни и мыслей Пушкина с открытым листом на арест. Но все опрошенные твердили, что «Пушкин живёт как красная девка».
Пушкин в деревне сочиняет «Воображаемый разговор с Александром I», в котором продолжает подтрунивать над царём: «Дела не делай, от дела не бегай». Однако в стихах «19 октября» (1825) прощает ему «неправое гоненье», так как и царь тоже человек. Зато и заслуги его велики: «Он взял Париж, он основал Лицей!»
Узнав о смерти Александра I (19 ноября 1825), Пушкин засобирался в Петербург, нелегально – по поддельному паспорту, изготовленному им самим же. Но 13-14 декабря он пишет поэму «Граф Нулин», вместо того чтобы на Сенатской площади разделить с друзьями ответственность за идеи, в справедливость которых он уже не верил.
А 3 сентября 1826 г., когда свершилась уже казнь декабристов, посланный из Пскова сообщил Пушкину, что его ждет губернатор, и безо всяких сборов поэт был увезён в Москву, прямо в Чудов Дворец, к новому императору Николаю Павловичу, чья коронация как раз и проходила в тот период. Содержание разговора с царём Пушкин, верный слову дворянина, никогда не разглашал. До нас дошли только некоторые обрывки, типа знаменитого вопроса, был ли бы Пушкин на Сенатской площади, если бы он 14 декабря находился в Петербурге.
Ещё в конце ноября 1825 г. он писал Вяземскому: «Душа моя, ей-богу, я пророк! Я велю Андрея Шенье напечатать церковными буквами!» Андре Шенье – французский поэт эпохи Великой французской революции, казнённый якобинцами. Но Пушкин не знал ещё, насколько пророческими окажутся строчки:
«..Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас, о позор!»
«В наш век, вы знаете, и слезы преступленье;
О брате сожалеть не смеет ныне брат», –
вполне соответствовали настроениям после казни декабристов, и сами стихи Пушкина связывались не с Францией, а с недавними событиями в России.
В 1828 г., когда Пушкин успокоился и хотел жениться, ему пришлось оправдываться на двух судебных процессах. Один был связан со стихотворением «Андре Шенье», а другой – с поэмой «Гавриилиада». В 1821 г. ещё в Кишинёве Пушкин написал богохульственную поэму о деве Марии, из которой следует, будто бы архангел Гавриил не сообщил Марии благую весть о зачатии Спасителя, а сам поспособствовал её беременности. В 1828 г. Пушкин – совсем другой человек, автор «Бориса Годунова» и почти всего «Евгения Онегина», автор «Пророка», поэт, понявший своё божественное предназначение и исключительную роль в развитии общественной мысли в России. Он пережил не один мировоззренческий кризис, глубокую личную трагедию в связи с разгромом декабристов, ссылкой, арестами и казнью друзей. Он поверил новому царю в том, что тот желает добра и ему лично, и его друзьям, и всей России. И вот всплывает эта богопротивная поэма, о которой он и думать забыл.
Пушкин изо всех сил отпирался, приписывая авторство умершему Д.П.Горчакову, автору матерных стихов. Но дело не прекратили до тех пор, пока сам царь не попросил Пушкина ответить письменно в запечатанном конверте. Говорят, Пушкин честно признался. Хотя кто знает, что там было?!
С началом нового царствования Пушкин связывал много надежд на реформы, на милость к падшим. Он написал серию удивительных стихотворений: «Стансы» («В надежде славы и добра», 1826), «Во глубине сибирских руд» (1827), «Арион» (1827), «Друзьям» («Нет, я не льстец. » (1828).
Два из них хорошо известны по школьной программе, с ними традиционно связывается мысль о верности Пушкина идеалам декабризма. А.Одоевский в ответе Пушкину пообещал: «Из искры возгорится пламя» (ух, оно и разгорелось!). Но как же тогда понимать остальные два стихотворения? Валентин Непомнящий поясняет: Пушкин поучает царя! «Во всем будь пращуру подобен». Мол, «начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни», но он умел прощать («Пир Петра Первого» (1835), сцена из «Полтавы» (1828); «И за учителей своих заздравный кубок поднимает», т.е. за врагов, шведов, которые научили воевать). Надежда на прощение царя «в мрачном подземелье разбудит бодрость и веселье» – вот что имел в виду Пушкин. Он видел в царе дворянина, верного своему слову. О вере в царские обещания он пишет в стихотворении «Друзьям»: «его я просто полюбил», «тому, кого карает явно, он втайне милости творит», «освободил он мысль мою» (пообещал быть личным цензором).
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Он не хотел молчать, хотел в честном разговоре убедить царя продолжать дела пращура, Петра Великого. Царь был великий актёр и хитрец. Усыпив бдительность поэта, он не позволял ему даже перед друзьями читать произведения, не прошедшие цензуру. В 1830 году нескольким литературам было предложено составить записку о народном просвещении. Это была проверка на верноподданнические чувства. Пушкин показал в записке государственный ум, но тест не прошёл. Его трагедию «Борис Годунов» Николай I отдал на рецензию Фаддею Булгарину (бывшему другу декабристов и Грибоедова, тайному агенту III отделения).
18 февраля 1831 г. Пушкин женился и увёз молодую жену в Царское Село, где прошла его юность, где жили Карамзины. Но туда же переехал и царский двор, и прелесть Натальи Николаевны была замечена. И также была замечена любовь Пушкина к жене, а свет не прощает искренности чувств. В 1833 г. Пушкин занялся историей – историей Пугачёва, историей Петра I. Ему нужны были архивы – для работы. И ему нужны были деньги для издания своих произведений. И царь принял Пушкина снова на службу после отставки с 1824 г. А чин у Пушкина был небольшой, царь повысил его до XI класса, что соответствовало при дворе камер-юнкеру. Камер-юнкерами становились обычно 18-летние отпрыски знатных фамилий. Узнав о таком «рождественском подарке» царя, Пушкин пришёл в ярость, так что Жуковскому пришлось держать новоиспеченного придворного и отливать его холодной водой.
«История Пугачёва» («Пугачёвского бунта», по настоянию царя) доходов не принесла. Ссуду, взятую у царя, возвращать было не из чего. Пушкин согласился, чтобы жалованье шло в счёт погашения долга. «Медный всадник» был изуродован царственным цензором, а в таком виде Пушкин не хотел его печатать. В довершение всего Наталья Николаевна, которую хотели видеть на придворных балах в Аничковом дворце, на одном из последних балов перед Великим постом выкинула. Ей был 21 год, и у неё было уже двое детей. Пушкин очень за неё испугался и, как только появилась возможность, отправил её с двумя детьми, едва не грудными, к её родным под Калугу. Проводя лето в Петербурге без семьи, Пушкин сунулся было с прошением об отставке. Но царь не захотел отпускать поэта с короткого поводка. Переписка шла через Бенкендорфа с советами В.А.Жуковского (он был воспитателем наследника). Жуковский ничего не понял, велел Пушкину извиняться перед Бенкендорфом и царём. Пушкин, по собственным словам, «получив суровый абшид», «струхнул». После смерти поэта, разбирая бумаги Пушкина, Жуковский понял, что заблуждался и что у Пушкина был единственный выход – держаться подальше от царя, т.к. Пушкин был свободным человеком. Внутренне свободным:
. Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам.
…Вот счастье, вот права! (1836 г.)
Пушкин много ездил по России, но никогда не был за границей – не пустил царь. Он не позволил поэту жить в деревне, припугнув тем, что не допустит тогда в архивы. У Пушкина не было доходов с поместья. (Он в шутку говаривал, что «деревенька» его – на Парнасе, а оброк он берёт не с крестьян, а с 36 букв русского алфавита.) Перед свадьбой отец ему выделил 200 душ в Болдине, в деревне Кистенёвка, – они были заложены ради денег. Михайловское принадлежало его матери, а когда в марте 1836 г. она умерла, то перешло в совместное владение к отцу, брату, сестре и самому Пушкину. Муж сестры настаивал на том, чтобы продать Михайловское и разделить деньги. Пушкин мечтал выкупить его в своё владение или, на худой конец, купить Савкино близ Михайловского. Но денег у него не было, жили в долг. Поэтому с этой затеей ничего не вышло.
Дантес не был агентом царя, но весь скандал в свете был царю на руку. После смерти Пушкина Николай вздохнул: «Насилу заставили Пушкина умереть христианином». С подачи Жуковского царь выплатил частные и простил казённые долги, обеспечил кое-какой пенсией вдову с детьми; сыновей позволил обучать в кадетском корпусе бесплатно – в общем, окружил заботой и обласкал сирот.
После дуэли Пушкина с Дантесом по столице пошли ходить стихи Лермонтова. Слова о «надменных потомках», «Свободы, Гения и Славы палачах» звучали в унисон пушкинской лире и получили в списках название «Воззвание к революции». Царь опасался демонстраций в Петербурге, запретил печатать некрологи. Но А.Краевский напечатал всё же в «Литературных прибавлениях к «Русскому Инвалиду»: «Солнце нашей поэзии закатилось!» Министр просвещения С.С.Уваров сделал ему выговор: какое такое «великое поприще»? – умер всего-навсего камер-юнкер, и как это «во цвете лет»? – покойному, мол, уж почти сорок лет было.
Отпевали Пушкина тайно и не в той церкви, которая была обозначена в пригласительных. Десятки тысяч побывали у дома Пушкина, это были люди самых разных сословий, национальностей и т. п. Вся Россия пришла поклониться гробу своего поэта.
Но царь был очень доволен, что может Пушкина унизить еще раз. Он узнал, что весной 1836 г. Пушкин, похоронив мать в Святогорском монастыре, выкупил местечко и для себя. Гроб положили в деревянный ящик, завернули в рогожку, и метельным февральским днём А.И.Тургенев в сопровождении жандармского офицера повёз тело Пушкина в Псковскую губернию. Верный дядька, Никита Тимофеевич Козлов, по рассказу Тургенева, не отходил от ящика с гробом ни есть, ни пить, ни днём, ни ночью. Кроме них троих и монастырской братии, на похоронах присутствовали две барышни Осиповы – 13-ти и 16-ти лет – и крестьяне.
Секретный надзор был снят только после похорон, хотя царь уверял Пушкина, что секретного надзора над ним нет.
У могилы поэта вспоминаются его слова, ставящие поэзию выше царей и их государственных дел:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный.
К нему не зарастёт, народная тропа.
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
«Настоящая верховная власть есть двор»
«Настоящая верховная власть есть двор»
А. С. Пушкин – Н. Н. Пушкиной, апрель 1834 г.
Рассерженный Пушкин в приведенной цитате эпатировал. Термин «камер-паж» был хорошо известен его современникам. Им I не нужно было объяснять, чем камер-паж, выпускник с отличием Пажеского корпуса, призванный к службе (в качестве начала карьеры) при августейших дамах императорского или великокняжеского двора, отличается от почетного придворного звания «камер-юнкер». Почетное звание камер-юнкер (до 1809 г. чин) было желанным в то время для многих отпрысков аристократических семей и еще более для их родителей. Ведь Санкт-Петербург был городом двора, аристократии, чиновничества и гарнизона. Перефразируя известные слова поэта «Под сению Екатерины…», можно смело сказать, что он существовал «под сению двора».
По большому счету двор как некое собрание людей, приближенных к правителю, существовал всегда. Но только при Петре Великом начала формироваться его структура, особая придворная культура. Своего расцвета, пышности и политического могущества двор достиг к концу XVIII – первой половине XIX в., в правление трех императоров: Павла I, Александра I и Николая I. Именно этому времени, когда двор, точно зеркало отражавший основные черты великодержавных правителей, стал всемогущим, и посвящена наша книга.
Структура двора четко регламентировалась высочайше утвержденным Придворным штатом от 30 декабря 1796 г.
Придворные должности, восходящие к натуральному хозяйству прошлых веков, типа квасоваров, пивоваров, водочных мастеров и другие подобные им, были упразднены, так как отныне эти продукты предполагалось получать от подрядчиков. Громоздкое придворное хозяйство значительно упрощалось.
Следует пояснить, что в литературе существует большая путаница в описании юбок на каркасной основе, то есть различных видов кринолина. В XVIII в. это робы, фижмы, фишбейн, панье, «булочки». Как уточнил историк Константин Писаренко, фижмы, или, иначе, фишбейн, – «юбка с встроенным в нее китовым усом». Но в приведенной цитате на самом деле имеются в виду два вида каркасных юбок: собственно фишбейн и «булочки» – каркас по бокам из ивовых или тростниковых прутьев, обшитый плотной материей, на который надевалась парадная юбка (Подробнее см.: Писаренко К. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаветы Петровны. М., 2003. С. 69.).
Специальное законоположение об императорской фамилии было разработано в 1797 г. Согласно ему императорскую фамилию составляли император, императрица (жена), вдовствующая императрица (мать) и великие князья: сыновья, дочери, внуки и правнуки здравствующего или умершего императора. Наследник носил титул цесаревича. Родственники императора ниже правнуков, а после 1885 г. – ниже внуков получали титул князя императорской крови. К концу царствования Николая I императорская фамилия насчитывала 28 человек, в 1881 г. – 43, в 1894 г. – 46, в начале XX в. – 53, в 1914 г. – более 60 человек.
Царствование Павла I – это время дворцовых интриг, которым способствовал подозрительный и непостоянный характер монарха. Испытывая втайне презрение к Павлу, придворное окружение в страхе рукоплескало ему. Господствующий страх, как вспоминал И. И. Дмитриев, не мешал «коварным царедворцам строить ковы друг против друга, выслуживаться тайными доносами и возбуждать недоверчивость в государе, по природе добром и щедром, но вспыльчивом. От того происходили скоропостижные падения чиновных особ, внезапные выселки из столицы даже и отставных из знатного и среднего круга, уже несколько лет наслаждавшихся спокойствием скромной и независимой жизни». Так называемое «Смоленское дело» 1798 г., повлекшее многочисленные опалы, смену лиц на государственных и придворных должностях, отдаление Павла I от Марии Федоровны и Е. И Нелидовой, выдвижение «дамы сердца» А. П. Лопухиной, только приблизили мартовскую развязку 1801 г.
Для большинства екатерининских выдвиженцев само вступление на престол непредсказуемого императора воспринималось как стихийное бедствие. Не многие из дворян нашли мужество признать значение царствования Павла I. В изображении Д. П. Рунича Павел I чуть ли не образец государя: «Клевета ничего не щадила, чтобы очернить нравственный характер Павла I. Названия тирана, сумасброда, сумасшедшего были ему расточаемы до и после смерти… Он был строг, но справедлив; жесток, но всегда великодушен и щедр. И если он был жертвой заговора, этот заговор не был делом какого-нибудь Катона из Утики и еще меньше следствием народного голоса: во всякой стране найдутся Равельяки!» Другой современник, А. М. Тургенев, признает, что в провинции были и положительные перемены: «Здесь, кстати сказать, что с начала вступления Павла Петровича на трон в кабаках не подталкивали, в лавках не обвешивали и в судах не брали взяток. Все боялись кнута». И он же добавлял: «Народ восхищался, одобрял, восхвалял все злодеяния Павла над дворянами свершившиеся». Немецкий писатель Август Коцебу, в то время состоявший при русском дворе, пишет о радости столичного офицерства и чиновников после переворота: «Все это (радость в обществе. – А. В.), однако, не касалось лиц низшего сословия и редко касалось частных лиц, не занимавших никакой должности. Только лица, находившиеся на службе, какого бы звания они ни были, постоянно чувствовали над собой угрозу наказания. Народ был счастлив. Его никто не притеснял… Из 36 миллионов людей, по крайней мере, 33 миллиона имел повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это». Народ, как всегда, безмолвствовал.
Великий князь Александр Павлович с удовольствием носил партикулярный костюм, что восходило скорее к традициям екатерининской эпохи, но в то же время отражало и новое поветрие высшего света – англоманию. Вспоминаются пушкинское «как денди лондонский одет», многочисленные бонны (ирландки, шотландки, иногда и англичанки), прибывавшие в Санкт-Петербург учить детей аристократов английскому языку, чаепитие на английский лад… Его супруга Елизавета Алексеевна писала в одном из писем матери: «Он любит все английское, сам одевается в соответствии с английской модой, туфли с большим вырезом, английский фрак и т. д.» [20] Александр – это щеголь и франт. Опять же вспоминается фраза из эпиграммы А. С. Пушкина: «плешивый щеголь, враг труда». Это не совсем так, даже совсем не так – насчет императорской лени, но лысина у всех сыновей Павла I (так же как и у него самого) была родовым признаком, хотя его младшие сыновья – Николай и Михаил – париков уже не носили. После вступления Александра I на престол тут же исчезли парики и пудра, поколенные кюлоты и другие детали костюма и внешнего вида старого французского дворянства. Обстоятельства вступления Александра Павловича на престол (не отцеубийца, но сын, который не предотвратил убийство отца) наложили отпечаток на всю придворную жизнь первой четверти XIX в. Александр замкнут и одинок и старается вести жизнь вдали от большого общества.
Его быт прост и непритязателен, он мало заботится об удобствах в дороге, не считаясь с интересами спутников. Нужно вспомнить, что строительство дороги между Санкт-Петербургом и Москвой начнется позднее и полностью завершится только к 1833 г. Тогда же на столбовой дороге лежали бревна, посыпанные песком. Вот письмо Елизаветы Алексеевны к матери о возвращении в столицу от 21 октября (2 ноября) 1801 г.: «.. Мы приехали сюда в субботу вечером после тяжелого путешествия, от которого я еще не пришла в себя: дороги и погода были ужасными! Во что бы то ни стало император желал прибыть на пятый день, так что первые две ночи мы отдыхали несколько часов либо на стульях, либо на земле, кровати привезли только под утро; единственно спокойной была третья ночь, а четвертую мы провели в пути, на колесах. Это было утомительно… Мы бывали счастливы, если могли поменять белье… Сейчас, когда я меняю блузку, чищу зубы, а главное, когда завтракаю – радуюсь, потому что этими тремя вещами приходилось по большей части пренебрегать в дороге за неимением необходимых принадлежностей. Княжна Шаховская (Наталья Шаховская, фрейлина, будущая Голицына. – А. В.) оказалась верным компаньоном в наших бедствиях; она лежала на земле и воздерживалась от пищи вместе с нами…» [22]
Одним из тех, кто оказал большое влияние на императора в религиозной сфере, был знакомый ему с юности любимец императора князь А. Н. Голицын. 21 октября 1803 г. он неожиданно был назначен обер-прокурором Святейшего Синода, стал главным проводником религиозной политики императора. Можно сказать, что религиозные взгляды Александра I находились в поле учения «внутренней церкви», распространившегося в Европе в конце XVIII в. В его центре находилось убеждение, что для единения человека с Богом важна внутренняя вера, а все внешние религиозные признаки той или иной конфессии значения не имеют. Христиане – все, кто верует во Христа, и неважно, кто как молится Богу.
Обратившись к религии, Александр I живет уединенно (связь с М. А. Нарышкиной прервалась, сближения с Елизаветой не произошло). В Санкт-Петербурге он пребывает в Каменноостровском дворце, в тот время как его супруга обживает Таврический дворец. Они редко появляются вдвоем, только на официальных и семейных торжествах, таких как свадьба великого князя Николая Павловича и Александры Федоровны в 1817 г. Живет замкнуто Александр I и в свой любимой загородной резиденции – Царском Селе.
София Шуазель-Гуфье (в дореволюционном издании ее мемуаров Шуазель-Гуффье), урожденная графиня Тизенгаузен, бывшая фрейлина в начале царствования Александра I, в 1824 г. ищет встречи с императором в Царском Селе, чтобы похлопотать о месте флигель-адъютанта в императорской свите для своего сына. Она пишет: «Я прошла мимо дворца, громадного здания в старом французском стиле, разукрашенного статуями и позолотой, куполами и пр. Дворец этот показался мне пустынным; одни лишь часовые стояли на посту во дворе. Уединение, в котором жил государь, внушило мне мрачные мысли… Быть может, я не получу и стакана воды в этом дворце, негостеприимном, как все обиталища великих мира сего… Так я дошла до Китайского города, как называют построенные в китайском вкусе хорошенькие домики, числом около двадцати, где живут адъютанты его величества. У каждого из них свой особый дом, конюшня, погреб и свой сад. В средине этого небольшого городка, расположенного в форме звезды, находится окруженная тополями круглая беседка, где г.г. адъютанты собираются на балы и концерты…» [29] Она встретила императора на прогулке в парке… Интересно другое: царь сам по себе, а его свита – сама по себе…
Остались позади «дней Александровых прекрасное начало…» и даже последующие колебания правительственного курса между либерализмом и консерватизмом… После 1820 г. и новой революционной волны в Европе Александр I везде видит происки «всемирного заговора» революционеров. В 1822 г. запрещены все тайные общества. От служащих берут подписку о неучастии в них, а император пишет записку «О пагубности духа либерализма». Он готовит разгром дворянской конспирации – будущих декабристов (не успел, завершил Николай I). Он много ездит по Европе и по России, оправляясь в путь обычно ранней осенью.
В период наполеоновских войн начала XIX в. при склонности Александра I к личному уединению двор стал более замкнутым общественным институтом. Русская придворная жизнь хотя и не несла уже такого живописного колорита, как на сказочных празднествах времен Великой Екатерины, но по-прежнему отличалась блеском и великолепием. Для представительства при дворе требовалось немало средств. Хранителем придворного этикета, блеска и великолепия была вдовствующая императрица Мария Федоровна, ее приемы заменяли «большому свету» общение с малодоступным Александром I.
Следует пояснить, что «королева Голландии» – это дочь Марии Федоровны Анна Павловна, в то время принцесса Оранская, которая станет королевой Голландии в 1840 г., но в объединенном тогда с Бельгией королевстве Нидерланды (1815–1830 гг.) существовала провинция Голландия, королевой которой она считалась и ранее. Дарья Ливен не допустила ошибки, назвав ее королевой не нидерландской, а голландской. Она вместе с мужем (будущим голландским королем Вильгельмом II) приехала в Петербург в сентябре 1824 г. и задержалась до лета 1825 г., покинув Петербург почти одновременно с сестрой Марией Павловной, герцогиней (с 1828 г. – великой герцогиней) Саксен-Веймарской и Эйзенахской.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.